Том 5. Мощеные реки

Утром выяснилось: толчок был в шесть баллов — второй по силе после 26 апреля. Жертв в эту ночь не было. Но город пострадал. К оставшимся без крова прибавилось еще двенадцать тысяч людей. На пункт «Скорой помощи» было доставлено более сотни раненых.

* * *

8 и 9 мая я пешком обошел город. Общее впечатление: город пострадал очень сильно, пострадал в основном глиняный одноэтажный Ташкент; Ташкент новый, многоэтажный, не пострадал совсем.

Когда стоишь в центре около Оперного театра, кажется: ничего не случилось. Играет фонтан на солнце, идут автобусы и трамваи.

На маленьких пони вокруг театра катаются ребятишки. И людей на улицах столько, сколько и положено быть в праздничный день. Сверкает стеклами бетонное здание универмага. Возле шестиэтажной гостиницы «Ташкент» в длинно-полых одеждах стоят и беседуют африканцы, прилетевшие на симпозиум по ликвидации неграмотности. Но вот ты узнаешь: эта гостиница — единственная уцелевшая из всех городских гостиниц. Верхние два этажа у нее тоже кое-где треснули, людей с этажей пришлось выселить.

Но в целом огромный дом устоял. Устояли все постройки последних шести — восьми лет. Стоят заводские трубы. Стоят неповрежденными кварталы современных жилых домов. Телевизионная вышка высотою в сто девяносто пять метров стоит невредимая, и — парадокс: разрушен одноэтажный дом радиостудии. Дикторы из автобуса ведут передачи.

Пострадал в основном одноэтажный глиняный город. И поскольку Ташкент на три четверти состоял именно из таких домов — потери сразу даже не поддаются подсчету. В центре из аварийных домов переселились все учреждения.

Городская милиция разместилась в палатках. На палатках таблички: «Начальник милиции», «Хозчасть», «Следователь». Стучат в палатках машинки, звенят телефоны. Пункт «Скорой помощи» тоже в палатках. Прямо под деревом девушка-врач делает перевязку пострадавшему от обвала.

— Ну, потерпи, миленький, потерпи…

Мужчина, стиснув зубы, отвернулся от окровавленного плеча. Наблюдающий вместе со мной эту картину пожилой узбек вздыхает:

— Как на фронте…

Жилые кварталы пострадали больше всего. Тут, если и захотел бы, целого дома не отыскать. Движение автомобилей по узким улицам запрещено. Даже от шагов треснувшие стены, глиняные заборы и потолки вздрагивают. Домики лепились друг к другу, как гнезда ласточек.

Будь толчок выше на половину балла, эти дома в десять секунд стали бы грудой мусора и жертв было бы — не сосчитать. К счастью, дома остались стоять, но почти на каждом надо вешать табличку: «Не подходить, дом аварийный». Груды необожженного кирпича, упавшие трубы и печи, упавшие стены. Местами табличка «Не подходить…» ограждает целый квартал. Повторные толчки добавляют новые разрушения.

Район Кашгарки, где я с трудом нахожу дорогу по заваленным улочкам, годен только на то, чтобы бульдозером сгрести все в кучу и вывезти.

Палатки…

Статистика такова: пострадало более двадцати восьми тысяч домов. Из них более двухсот — детские учреждения, около двухсот — больницы, медпункты и поликлиники. Сто восемьдесят учебных заведений лишились зданий.

Но потрясают не эти дорогие потери. Болью сжимается сердце возле маленьких домиков. Вот мать с оглядкой, боясь прикоснуться к стенам, выносит из развалин ящик с посудой. Сынишке, который шагнул вслед за ней, женщина кричит, обернувшись:

— Не подходи, не подходи!..

— Ну скажите хоть что-нибудь… — этот вопрос обращен ко мне — незнакомому человеку.

Что сказать потерявшему кров? Будь он один, легче было бы успокоить. Сейчас человеческая беда — одна на всех. И утешение — одно на всех: «Все живы?.. Дом не надо жалеть. Два-три года — будет новый Ташкент. Со всех сторон идет помощь…»

— Ну, а толчки, неужели не прекратятся эти толчки? Я не могу спать, и мальчишка не спит… — Женщина за руку уводит мальчишку в палатку и уже там гремит побитой посудой…

Палатки, палатки. В парках целые городки.

На улицах — новые улицы из палаток. Больше десяти тысяч палаточных «домов». Тут же и магазин в палатке. Тут же столовая — под открытым небом кипит шурпа, дымится плов в большом черном котле. Мальчишка на детском велосипеде. Студентка с санитарной сумкой сидит на табуретке, урывками читает тетрадку с лекциями. Дымит самовар у одной из палаток.

По обломку доски стучит домино. Школьница с кипою телеграмм ищет новый ей «дом № 17».

Студенты помогают грузить на машины житейский скарб.

Размеры беды и забот огромны. Ошеломляет спокойствие, с каким люди обернули лицо к беде. Я помню пожары в деревне.

Одна соломенная крыша горит — плач, суета, паника. Тут же более ста тысяч людей одновременно остались без крыши, и нет даже следов неразберихи и паники, хотя каждый день город слышит десяток, а то и более новых толчков. Город не утратил даже привычного ритма. Работают все до единого предприятия.

В театрах идут спектакли. Состоялись все календарные футбольные встречи. На редкость многолюдной была первомайская демонстрация. У одной из палаток за улицей Лахути я познакомился с молодоженами. Мухаммед Нариманов и Люба Колесниченко только что расписались.

— Может быть, стоило подождать?