Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

«Не горит ли лес? Не потому ли несется от него благоухание, как от кадильницы?» Это было солнце, низко спустившееся над морем, круг раскаленной меди, стоявший между полосой облаков и границей воды; косыми лучами оно ударяло в ветви, оставляя в тени верхушки. Все было залито красным цветом, как земля, усыпанная сухими красными иглами. Среди этого пламени проносилось стадо желтых оленей, мелькая между веток, — новые летучие звери, преследуемые собаками Актеона и стрелами Кентавра.

«Ах, остановись!»

Река Данте преобразилась: она покрылась красным блеском, как река, зажегшаяся от смеха Беатриче, оставаясь спокойной на всем протяжении, как полнота вечности, как будто она не изливалась своим устьем в море, но в море брала начало и затем вся изливалась в сердце благочестивого города, стоявшего коленопреклоненным подле четырехгранной урны, в которой венами стережет он горсть святой земли.

— Мадонна Пизанская!

Повиновалась этому вздоху гигантская птица и перелетела через розовевшую реку.

— Пизанская Мадонна.

В воздухе стояла светлая тишина. Но грудь женщины переполнена была чувством, тяжелым как печаль. Среди всего радостного света ей чудился гвоздь распятия, хранимый в ковчежце из мрамора, который висел над берегом реки и, чудилось ей, был обагрен ее кровью. Она не в силах была дольше сдерживать свою душу в телесной оболочке, так сильно рвалась она прочь. На крыльях ослепительного ангела приближалась она к озаренному городу. Самый шум полета становился отдаленным, как шум морской раковины. Поэзия приобрела такую власть над ее сердцем, что ей захотелось плакать…

И с дивной сладостью прозвучал в ее душе крик Безумца во Христе, вспомнилась страница из той книги, которую Вана перелистывала лихорадочными пальцами и по которой она училась распознавать темный цвет, «предшествующий пламени».

Любовь, любовь, меня жестоко ранишь,
Но лишь к тебе моя душа взывает.
Любовь, любовь, рабу свою тиранишь,
Но лишь к тебе прильнуть она желает.
Любовь, любовь, меня ты вечно манишь,
Но сердце любит и любовью тает,
Тобой дрожит, к тебе взывает
И ждет твоих признаний!

Воистину коленопреклоненным и пламенеющим любовью стоял город у подножия своего святилища. Одни только колонны сохраняли величественный вид, сверкая в волнах света, как дантовские топазы и своими капителями напоминая круги белых епитрахилей. Он стоял в смирении перед одиноким видением красоты, подобно тому, как внизу картины, на которой сверкает во всей славе Божественный Образ, стоит жертвователь в темной одежде, со сложенными руками.

«Ардея» летела в небе Христа, над лугом чудес. Пролетела над пятью нефами собора, над неясно выраженной верхушкой колокольни, наклонившейся в одну сторону под трепещущей медью своих колоколов, над тиарой баптистерия, такой легкой, что, думалось, вот-вот улетит она в воздух. Чем больше угасал райский блеск вечера, переходя в голубоватый пепел, тем больше пропитывался мистическим светом мрамор; и так долго не давал ему потускнеть от мрака в своем белом веществе, что казалось, будто через него просвечивают изнутри алтарные свечи.

— На кладбище! — шепнула умоляюще Изабелла на ухо небесному кормчему. — Спустись у кладбища!

«Ардея» пролетела близко над свинцовыми плитами. Всеми молитвами безмолвия женщина взмолилась о том, чтобы крылья остановились, неподвижно повиснув в видении жизни и смерти.

«Ах, остановись!»

Душа пережила одно мгновение. Словно урна раскрылась и закрылась; великая четырехгранная урна, в которой вся сила города покоится между кипарисом и розами, с вытянутыми ногами, со сложенными на груди крестом руками, покоится глубоко в земле, взятой с Голгофы и привезенной на галерах архиепископа Убальдо.

Ave Maria В ангельском приветствии шпиль колокольни наклонялся к югу.

Начали удаляться в своем полете; оставили в стороне еще не угасшую зарю мраморной святости возле гибеллинской стены и темной, как запекшаяся кровь, двери; оставили крыши, уже тронутые мраком ночи, бледную полосу реки между двух полос искрящегося золота, канал с темными заснувшими лодками. Повернули на юг, через голую равнину, на которой там и сям поблескивали рвы с водой, пролетели над Кальтанскими болотами и пастбищами, над рыбными садками реки Арно, где живет в воздухе влажное дыхание отведенной в сторону реки, воспарили над Томбольским лесом, где еще не вывелась рысь. И опять повеяло в сумерках красотою Ада. И опять послышался разлитый в воздухе скорбный запах смолы и дерева.