Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Вторично в ее глазах померк свет, и ежеминутно она могла лишиться чувств и упасть на землю. Все закружилось вокруг нее как омут, в котором тонет человек. Что это за слово, что за слово? То ли самое, которое она решилась произнести? Достаточно было мига самообмана, чтобы сразить ее. Страх счастья был в ней бесконечно сильнее страха мук и смерти. Она ждала, что радость сразит ее как молния. Голос умолк.

— Прощай? — беззвучно вскрикнула она. — Это слово «прощай»?

— Вана, дорогая, дорогая моя сестричка, я храню в себе безмолвие того часа, безмолвие, которым мы дышали у трупа моего товарища, когда вы возложили на его ноги букет роз. Вы будете вечно жить внутри меня вместе с этим безмолвием, которое для меня самая глубокая минута моей жизни. Я никогда не решусь приобщить вас к смутным и жестоким явлениям жизни. Я буду защищать вас далее от себя самого. «Я тайная невеста того, кто лежит бездыханный там, за этой занавеской». Разве я могу осквернить тайну этой ночи? Вы пролили слезы, которых я не мог пролить. Но на вашем существе остался какой-то блеск, что-то такое, что сияет для одного меня, что не должно погаснуть. Это та последняя улыбка моего друга, которую вы приняли от него.

Она слушала, опустив глаза в землю, в грязь, на которой оставались следы колес; и не чувствовала, сколько нежности было в этом голосе, чувствовала только, что он разлучал его с нею, что он ставил как непреодолимую преграду между ними ту улыбку, те розы и ту самую Тень.

— Поэтому я не знаю, чего бы я не дал, только чтобы увидеть вашу улыбку, милая девочка моя. Когда я гляжу на такое пасмурное небо, из которого нет-нет да брызнет, я всегда с трепетом жду появления радуги, той самой, которая на следующий день предстала мне во время моего полета на наибольшую высоту как знак, поданный мне. Когда я смотрю на ваши терзания, я с бесконечной страстью жду вашей улыбки, ибо в моих глазах это ваша и в то же время его последняя улыбка. Вы олицетворяете ту долю доброты, преданности и чистоты, которую судьба дала мне и затем отняла. Вы являетесь воспоминанием о той чистой радости, которую мой товарищ унес с собой во мрак могилы и которой мне никогда больше не увидать. Ах, если бы я мог избавить вас от зла, защитить вас от обиды, быть вашим братом, заботливым и почтительным!

Она слушала его, глядя на острые камни на дороге, на извилистую дорогу, на меловые холмы, между которыми расположились протоки воды таким же образом, как жилкования на листьях или как складки кожи на ногах толстокожих животных. На всем лежал отпечаток грусти, надо всем нависла какая-то тяжесть, какая-то неподвижная враждебность. «Сегодня в первый раз я понесу в небо цветок. Будет он легок, как вы думаете? Может быть, на нем лежит бремя двойной судьбы». Ах, конечно, она не знала, что роза может столько весить! Она знала, что жестокость может принести человеку счастье, но не знала, что нежность может настолько усилить боль, которая и без того уже невыносима.

«Почтительным!» Так ли она расслышала? Он не говорил больше ни слова: шел рядом с ней, погрузившись в свое обычное молчание, опустив голову. Она слышала звук его шагов по грязи. Подождала, не заговорит ли он опять. Пауза продолжалась. Ни один из них не нарушал молчания. Но в ее воображении его последнее слово тысячекратно размножилось, разлилось по всему видимому пространству, дошло до горизонта, стало самим пространством, стало чем-то необъятным, чем-то далеким и недостижимым. Пронеслось в воздухе завывание сирены. Оба вздрогнули и обернулись.

— Шофер дает знак, что машина готова, — сказал он.

И тут только они заметили, что вместо того, чтобы спускаться в долину, они поднимались в гору.

— Мы пошли в сторону Вольтерры, — сказал он.

Она прибавила с горечью и резкостью:

— Мы пошли в сторону проклятия.