Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

— Не беспокойтесь, сударыня, вам такая опасность не грозит; тем не менее прошу вас, будьте добры освободить мое место.

Но тут чувствительная прачка ударилась в слезы.

— Никогда, никогда еще меня так не оскорбляли, – приговаривала она, всхлипывая. – Никогда, никогда! Как вам не стыдно, зверь вы, аспид, разве вы не видите, что у меня больные ноги? Стоит мне опустить их, я криком кричу от боли.

— Господь с вами, сударыня, что же вы молчали? Тысячу извинений – и от всей души. Я не знал, не мог знать, что у вас больные ноги! Сидите себе на здоровье. Я бы и не заикнулся, если б только знал. Мне крайне жаль, что так вышло, смею вас уверить.

Но он так и не добился ни одного милостивого слова. Она рыдала и сопела — чуть тише, но так же безутешно — битых два часа, все больше донимая пассажира своим похоронным оборудованием и не замечая его смиренных попыток выказать ей внимание и соболезнование. Наконец поезд остановился у итальянской границы, и она вскочила как встрепанная и затопала к выходу такой же твердой стопою, как любая прачка ее племени. И как же я потом угрызался, что дал себя провести!

Турин — прекрасный город. Размахом своей планировки он, по–моему, превосходит самые смелые пожелания. Он расположен посреди безбрежной голой равнины, — можно подумать, что земля здесь ничего не стоит и что за нее не платят налогов, так щедро ее расходуют. Улицы непомерно широки, их пересекают огромные площади; дома, большие и красивые, тянутся однообразными кварталами, прямыми как стрела, теряющимися вдали. Тротуары шириной с обычную европейскую улицу осенены двойными аркадами на массивных каменных столбах или колоннах. И по такой просторной улице вы из конца в конец идете все время под навесом, мимо множества нарядных магазинов и уютных ресторанчиков.

В городе имеется просторный и довольно длинный пассаж, сверкающий греховно–прельстительными витринами, крытый стеклом и вымощенный приятными по тону неяркими мраморными плитами, образующими красивые узоры; вечерами, когда ослепительно горят газовые рожки и все ломится от жадной до развлечений публики, прогуливающейся взад и вперед с веселыми возгласами и смехом, пассаж представляет зрелище, которым стоит полюбоваться.

Здесь все поставлено на самую широкую ногу: общественные здания производят впечатление не только своей пышной архитектурой, но и внушительными пропорциями; на широких площадях воздвигнуты бронзовые памятники; в гостинице нам отвели две спальни сокрушительных размеров плюс гостиная под стать спальням. Хорошо, что дело было летом и гостиную не надо было отапливать, — попробуйте отопить парк. Но в таком помещении вам в любую погоду покажется тепло — от алых штофных занавесок, от стен, обитых чем–то столь же пламенеющим, и от таких же четырех диванов и целого взвода стульев. Мебель, канделябры, ковры, украшения — все здесь яркое и дорогое, все с иголочки новенькое. Мы скромно отказались от гостиной, по нам объяснили, что она идет в придачу к двум спальням и что мы можем пользоваться ею при желании. В качестве бесплатного приложения мы, так и быть, согласились ею пользоваться.

В Турине, должно быть, много читают, здесь на каждые двадцать квадратных футов приходится больше книжных магазинов, чем вы увидите в других городах. Да и сынами Марса город тоже не обижен. Форма итальянских офицеров, пожалуй, самая красивая, какую я встречал; впрочем, и те, кто носит эту форму, как правило, хороши собой. Они не очень высоки, но зато прекрасно сложены, у них тонкие черты, смуглые лица и блестящие черные глаза.

Я уже загодя, за несколько недель, стал собирать у туристов сведения об Италии. Все сходились на том, что итальянцы народ продувной и с ними надо держать ухо востро. Как–то вечером, гуляя по Турину, я увидел на площади кукольное представление. Публики было человек двенадцать — пятнадцать. Балаганчик походил на гроб взрослого человека, поставленный стоймя; верхняя, открытая его часть изображала мишурный салон, — большой носовой платок мог бы заменить отсутствующий занавес; несколько дюймов свечных огарков служили огнями рампы; на сцену то и дело выскакивали фигурки величиною о куклу, они обращались друг к другу с пространными речами и усиленно жестикулировали, причем, разговоры их почти неизменно кончались потасовкой. Кто–то наверху дергал за веревочки, причем иллюзия была далеко не полной, так как зритель видел не только веревочки, но и управляющую ими смуглую руку, к тому же все актеры и актрисы говорили одним и тем же густым басом. Публика толпилась перед балаганом, видимо от души наслаждаясь представлением.