Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

— Что ты, дитя мое, не нужно, не нужно, — растроганно бормотал он, но не успела она ответить, сказать что-нибудь, как их разделила идущая во всю ширину улицы поющая группа молодежи. Она еще увидела, как блеснули его серебряные волосы под ближайшим фонарем.

— Что такое? — спросил Алексей, который лишь сейчас вынырнул из колеблющейся желтой волны и увидел ее омраченное лицо.

— Ничего, ничего…

Нет, нет, она не скажет. Пусть для Алексея этот великий день будет лишен печали. Ведь если даже старый художник ничего не сказал ей, хотя она в этот день виделась с ним несколько раз…

— Как ты себя чувствуешь, Алексей? — встревожилась она, заметив, что он снова закрывает глаза.

— Хорошо… Ах, Люда, какая ночь!

Лишь теперь Людмила сообразила, что ведь еще ночь. Бархатная, влажная, благоухающая майская ночь. Но, взглянув вверх, она заметила, что звезды начинают бледнеть. В свежем дуновении, в запахе молодых листьев, в запахе земли уже приближался рассвет. Яснее выделились контуры домов. Едва заметно меркли фонари. Наступал новый день. Он вставал среди песен и радостного шума проходящих по улицам толп, среди звуков музыки и топота танцующих ног, — первый день, который был днем мира. И она осязаемо, реально почувствовала: никто уже не гибнет на полях боев. Пули уже не рвут ничьих тел, уже не хлещет кровь из вскрытых артерий, не валятся с грохотом бомбы на идущие колонны.

На углу хрипло гремел репродуктор, и толпа в сотый раз слушала выученное уже наизусть сообщение и кричала «ура», потом снова начиналось пение, в десятый раз качали одних и тех же офицеров и солдат, запыхавшихся, потных, счастливых и усталых от непрестанных оваций.

Последние звезды медленно гасли в четкой лазури. Рассвет был холодный, влажный от росы, и люди вдруг с изумлением увидели свои лица в слабом еще свете дня. На востоке заалела узкая, едва заметная полоска. Повеяло прохладой.

— Ты озябнешь, крошка, пойдем домой.

— Нет, папочка, нет!

— Смотри, все уже начинают расходиться. А днем опять будет демонстрация, тебе надо выспаться.

Ася взглянула на мать и увидела, что ее лицо залито слезами.

— Ой, опять! Чего же ты плачешь, ведь война уже кончилась!

— Видишь, клоп, — объяснил Алексей, — взрослые такие чудаки, плачут, когда надо смеяться.

— Потому что ведь война кончилась.

— Да, да…

— И теперь уже всегда будет светло.

— Да, девочка. Видишь, теперь это уж в самом деле последняя сказка Шехеразады. Люди, любящие солнце, вышли против темных, прячущихся во мраке сил. Светлые люди победили тьму.

— Навсегда, правда?

— Навсегда, доченька, навсегда. И будет гореть свет, золотое солнце.

— Ох, папочка, — удивилась Ася. — На что ты похож? Посмотри, мама, как он выглядит!

Теперь, в утреннем свете, они разглядели лицо Алексея, желтое, осунувшееся. Пот склеил волосы надо лбом, веки были красны, щеки обросли щетиной.

— Как разбойник, а?

— Ой, что ты? Нет, нет! Только ты, правда, ужасно выглядишь.

— И потому нужно немедленно идти домой, — решила встревоженная Людмила. — Возьми меня крепко под руку, вот так!

— Какая ты сильная, Люда, — пробормотал он, как ребенок.

Она улыбнулась. Как радостно, что она может поддержать его, что она ведет его домой, своего большого мальчика, который качается, не держится на ногах, как пьяный.

Ася тоже притихла. Ею, видимо, лишь теперь овладела усталость от всей этой ночи. Не успели они войти в квартиру, как она уснула на стуле. Людмила раздела ее и уложила в постель. Она не проснулась и только пролепетала что-то, когда мать укрывала ее одеялом.

Людмила забыла даже, что они собирались, придя домой, зажечь свет, забыл и Алексей. Людмила подошла и повернула выключатель.

Загорелась лампочка. Было уже настолько светло, что свет ее показался бледным. Отчетливо виднелась раскаленная проволочка.

Алексей поднял усталые глаза на этот осязательный знак своей победы и улыбнулся. Таким маленьким, таким слабеньким был этот свет в сиянии стремительно врывающегося дня.

Но Людмила снова почувствовала на глазах слезы. Сколько времени это продолжалось? Окна, завешенные одеялами, окна, заклеенные бумагой, тщательно затемненные окна, а потом коптящая лампа, едва освещавшая мрак, оставлявшая в углах паутину тьмы, свеча, рождавшая на стенах мрачные, фантастические тени, — жизнь во мраке, задушенная, притихшая.

«Здравствуй, — говорила она маленькому огоньку, бессильному перед ярким светом утра. — Здравствуй, ты пришел вместе с доброй вестью вместе со счастьем, и ведь все это Алексей, мой Алексей…»

Алексей, не снимая пальто, сел у открытого окна. Он не мог шевельнуться и даже не понимал, каким образом еще минуту назад смог подняться по лестнице. Из тела словно исчезли мышцы и кости, голова казалась чужой, неведомо как прицепленной к телу. Черные и желтые пятна мелькали в глазах, которые жгло от бессонницы, но встать не хотелось. Не хотелось шевельнуться.