Том 5. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть первая

Но доверие католического духовенства к императору было поколеблено главным образом заключением во время Крымской войны франко-пьемонтского союза (26 января 1855 г.), а также вследствие открытой поддержки, оказанной Наполеоном III Кавуру во время Парижского конгресса (1856). Соединяясь с правительством, которое намеревалось продолжить итальянскую революцию, не удалившуюся в 1849 году, за счет церкви, Наполеон III дал этим понять римской курии, что он вовсе не намерен отдаваться целиком в ее распоряжение и что в нем может еще проснуться карбонарий 1831 года. После Парижского конгресса поведение императора по отношению к папе, которого он торопил даровать своим подданным реформы, и по отношению к Виктору-Эммануилу, которого он с каждым днем все больше ободрял, стало еще выразительнее. В самой Франции он устроил похороны Беранже на счет государства[81] и вернул старому галликанцу Дюпену должность главного прокурора кассационного суда (июль— ноябрь 1857 г.). Однако он все еще колебался и не принимал решительных мер; только итальянские заговорщики и их покушения окончательно увлекли его на тот путь, на который он до сих пор не отваживался вступить открыто.

Итальянские патриоты; покушение Орсини и закон об общественной безопасности. Бывшие защитники Римской республики не простили Наполеону III экспедиции 1849 года. Так как в молодости он сам принимал участие в тайных обществах, они прежде рассчитывали на его содействие, а теперь смотрели на него не только как на противника, но и как на изменника. Многие из них были убеждены, что его смерть освободит не только Францию, но и Италию. Один из них, Пианори, покушался на его яшзнь в 1855 году; другой, некий Тибальди, в июле 1857 года был арестован и осужден по обвинению в заговоре с той же целью. Неудача этих покушений не помешала их возобновлению, и 14 января 1858 года четыре итальянских патриота, во главе которых стоял бывший член римского учредительного собрания Феличе Орсини, бросили под карету императора в момент, когда она подъезжала к Опере, несколько. бомб, которые убили и ранили 156 человек, но не задели Наполеона III.

Император воспользовался этим неудачным покушением, вызвавшим всеобщее неодобрение, чтобы возобновить преследование французских республиканцев, не имевших никакого отношения к преступлению Орсини. Снова начался террор. Вся Франция была как бы объявлена на осадном положении и разделена на пять военных генерал-губернаторств (27 января), а в Бурбонский дворец представлен был новый закон о подозрительных под названием «закон об общественной безопасности» (1 февраля). Этот закон был принят Законодательным корпусом с покорностью, но не без некоторой неохоты. Он давал правительству право высылать лиц, виновных в подстрекательстве к покушениям против правительства (даже если это подстрекательство не сопровождалось никакими последствиями), в преступных происках или соучастии в преступлении, совершенном в самой стране или за границей, в изготовлении, продаже, раздаче или хранении взрывчатых веществ, а также лиц, осужденных за участие в незаконных сборищах, тайных обществах, хранении оружия, составлении скопищ и за другие проступки, и, наконец, даже тех лиц, которые уже подвергались преследованиям за участие в восстании в июне 1848 года и в восстании 13 июня 1849 года и сопротивлялись государственному перевороту 2 декабря. Для применения этого закона император назначил министром внутренних дел генерала Эспинаса, известного своим участием в государственном перевороте, а этот замечательный министр потребовал от каждого префекта выдачи ему определенного количества жертв. Более 2000 республиканцев были арестованы, а около 300 человек без суда сосланы в глубину Алжира.

Тайный договор в Пломбьере. После покушения 14 января духовенство и католическая партия стали надеяться, что император откажется от мысли о каком бы то ни было соглашении с Пьемонтом и снова примет сторону папы. Некоторые проявления католического усердия, которых они от него добились, поддерживали в них эту иллюзию в продолжение части 1858 года. А императором, наоборот, в сущности снова овладели революционные идеи; в нем совершился один из тех психологических поворотов, которые так свойственны были его впечатлительной и романтической натуре. Теперь он считал итальянскую войну необходимой, тогда как раньше — хотя и желал ее — долго не мог на нее решиться. Наконец, решение начать войну как можно скорее было принято, и удивительнее всего, что это произошло по просьбе Орсини.