Том 5. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть первая

Впоследствии неоднократно указывали, что между поведением Бисмарка в 1848 году и его политикой в последующие годы замечаются противоречия, но противоречия эти скорее кажущиеся, чем действительные. Он в то время отвергал не идею германского единства, а те условия, которые Франкфуртский парламент хотел навязать Пруссии, и если он высказывался против войны за герцогства, то потому, что война могла тогда привести лишь к замене датского короля каким-нибудь мелким князьком, который роковым образом должен был сделаться для Пруссии враждебным и подозрительным соседом. Он еще верил в возможность тесного сближения с Австрией, но опыт разрушил его иллюзии. Будучи делегатом Пруссии на союзном сейме, он вступил в открытую борьбу с австрийскими представителями Туном, Прокеш-Остеном и Рехбергом (1851–1859); Впечатления, вынесенные им из этой борьбы, он выразил в знаменитом докладе: «В наших союзных отношениях я усматриваю ненормальность, которую раньше или позже придется лечить ferro et igni»[183].

Из этого исходного пункта, т. е. из мысли о неизбежности разрыва с Австрией, вытекала вся его политика. Не было человека, более проникнутого реализмом и менее зараженного предрассудками и сентиментальностью, чем Бисмарк; воспоминания о 1806 годе столь же мало мешали ему пользоваться любезным содействием Наполеона III, как память об ольмюцском унижении — домогаться милостей Горчакова. Политические «долги», в которые он входил по отношению к другим державам, нисколько его не тревожили, ибо он был уверен, что с помощью различных уловок так или иначе разделается со своими обязательствами. Если бы кредиторы вздумали проявить излишнюю требовательность, то, будучи «больше пруссаком, чем немцем», он не стал бы оспаривать их векселя, лишь бы собственный его барыш (т. е. барыш для Пруссии) показался ему достаточным. Ставка была огромная, и он внимательно следил за игрой и старался играть наверняка; а во всем остальном он полагался на счастье и, как завзятый игрок, любил риск и сильные ощущения. Сильно развитое воображение и смелая предприимчивость, характерные для выдающихся политических деятелей, уравновешивались в нем величайшей хитростью, осторожностью и здравым смыслом. Он не знал ни щепетильности, ни злопамятства; на договоры он смотрел как на временные комбинации и считал их устарелыми, лишь только извлекал из них всю возможную выгоду.

Очутившись у власти, он открыто заявил австрийскому посланнику: «Отношения между Пруссией и Австрией должны измениться к лучшему или к худшему; мы желаем первого решения вопроса, но вынуждены готовиться и ко второму». А когда граф Карольи стал приводить смягчающие обстоятельства и доказывать, что затруднения, вызывавшие недовольство Бисмарка, коренятся в истории и в той роли, которую Австрия в течение ряда столетий играла в Германии, его собеседник возразил: «Тогда перенесите свой центр в Пешт». Австрийский министр Рехберг выслушал это приглашение с неудовольствием, нисколько не удивившим Бисмарка, который не был настолько наивен, чтобы надеяться на достижение своих целей лишь путем убеждения противника. С этого момента он начал подготовлять в Европе благоприятную для Пруссии политическую ситуацию.

Противники обвиняли Бисмарка в том, что внешняя политика являлась для него диверсией против внутренних замешательств. Они преувеличивали. Он не чувствовал никакой симпатии к либералам, — не столько потому, что он их боялся, сколько потому, что считал их людьми простоватыми именно за их манию принимать абстрактные формулы за реальную силу. Однако он признавал, что недовольство либералов имеет под собой некоторое законное основание. Если они упорно отказывали правительству в отпуске военных кредитов, то потому, что они не верили в его энергию, и лучшим средством обезоружить их оппозицию являлось, по его мнению, удовлетворение национальной гордости. Он не забыл революции 1848 года и того, как франкфуртские доктринеры отреклись от своей программы и примкнули к Фридриху-Вильгельму IV; и он тоже рассчитывал ценой славы купить их отречение от их программы.

Король очень волновался и готов был отказаться от престола; но Бисмарк объявил, что согласен управлять без парламентского большинства и без вотированного бюджета. Депутатам, упрекавшим его в нарушении конституции, он отвечал, что конституция не предусмотрела того случая, когда палата отказывает монарху в необходимых средствах; что вся жизнь состоит из компромиссов и что если одна из сторон отказывается от сделки, то конфликт неизбежен, а тогда побеждает сильнейший. Граф Шверин уточнил эту мысль в известной фразе: «Сила преобладает над правом».