Том 5. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть первая

На самом деле эти два документа не давали полного удовлетворения пожеланиям Оливье; содержание их показало, что Руэр старался удержать императора от слишком широких уступок. Декрет предоставлял отныне каждому депутату или сенатору право интерпелляции. Вместе с тем право палаты отвечать адресом на тронную речь было отменено; с другой стороны, право интерпелляции было обставлено такой сложной предварительной процедурой, что в большинстве случаев оно фактически превращалось в фикцию. И действительно, для того чтобы внесенная интерпелляция могла — публично обсуждаться, требовались подписи по меньшей мере пяти членов и согласие четырех бюро из девяти в Законодательном корпусе и двух из пяти в Сенате. При этом прения не должны были заканчиваться мотивированным переходом к порядку дня и не могли иметь иного следствия, кроме простого отклонения или передачи в соответствующее министерство.

С другой стороны, так как император объявил, что он может поручить каждому из министров выступать от имени правительства во время прений в Сенате или в Законодательном корпусе, то на первый взгляд можно было подумать, что этим он до известной степени признает принцип ответственности министров. На самом деле ничего подобного не было. Письмо к государственному министру, сопровождавшее вышеупомянутый декрет, совершенно определенно разъясняло, что министры будут по прежнему зависеть только от монарха, что они по прежнему не могут быть членами Законодательного корпуса, что никакой солидарности кабинета не будет установлено и что министры просто будут выступать перед палатами от имени главы государства по специальному его поручению.

В том же письме объявлялось предстоящее внесение двух законопроектов: один из них освобождал газеты от административного произвола, но подчинял их суду исправительных трибуналов, а не суду присяжных; другим восстанавливалось право собраний, но так, что собрания политического или религиозного характера могли во всякое время либо запрещаться администрацией, либо закрываться по усмотрению полиции.

Колебания Наполеона III; борьба Руэра и Эмиля Оливье. Сделанные Наполеоном III уступки не соответствовали надеждам и пожеланиям общественного мнения, которое в это время уже не могло удовлетвориться такой скромной программой. Во всяком случае реформа могла стать полезной для империи лишь при условии, что император захочет применить в широком масштабе новые принципы, которые он, казалось, воспринял, и поспешит призвать к власти новых людей. Но этого-то, по свойственной ему нерешительности, он и не сделал.

Общество ожидало отставки Руэра, а на самом деле положение его, по видимому, еще более упрочилось, так как он не только сохранил пост государственного министра, но вдобавок получил и портфель министерства финансов. Вскоре-после того. Руэр со свойственной ему самоуверенностью хвалился перед Законодательным корпусом тем, что давно сочувствовал либеральным намерениям императора и всеми силами содействовал успеху реформаторских начинаний (которые он в действительности собирался задержать насколько возможно, а затем предполагал провалить вовсе). Но большинство собрания, которое предпочитало Руэра Эмилю Оливье и понимало его с полуслова, покрыло эту лицемерную выходку бурными аплодисментами. Под покровительством государственного министра составилась обширная группа депутатов (так называемый кружок улицы Аркад) с чисто реакционной или консервативной программой.

Сенат, как будто встревоженный возросшим значением нижней палаты, пожелал составить ей противовес и принять участие в законодательной деятельности. Правительство пошло навстречу этому желанию, предложив ему вотировать сенатский указ (сенатус-консульт 12 марта), который дал Сенату право не только решать вопрос о соответствии предлагаемых законопроектов требованиям конституции, но и рассматривать их по существу, а также отсылать обратно в Бурбонский дворец (в Законодательный корпус). Затем по настоянию Руэра и его друзей император принудил Валевского сложить с себя звание председателя Законодательного корпуса. Законопроекты о печати и о публичных собраниях систематически игнорировались, не подвергались обсуждению и, казалось, были отложены в долгий ящик.

Одним словом, Эмиль Оливье был кругом одурачен и сделался мишенью для всеобщих насмешек. Сначала он старался скрыть свою досаду, но через несколько месяцев потерял терпение и в резкой речи напал лично на «вице-императора», которого изобразил злым гением империи и Франции. Но эти нападки только упрочили положение Руэра, к которому император обратился на следующий день с самым дружеским письмом и которому пожаловал брильянтовые знаки командорского креста Почетного легиона, чтобы вознаградить его за «несправедливые нападки, предметом коих он стал» (12 июля).