Том 5. Вчерашние заботы

Да, такое с любым моряком может случиться. Раз — и вдруг вырубился человек, уперев рога в стекло рубки. Внешне все нормально: штурман крепко стоит на ногах и внимательно смотрит вперед, а на деле — вырубился. Так можно вырубиться и на несколько секунд, и на минуту, и на пять минут. Очень опасная вещь. Очевидно, для таких ситуаций психологи и считают полезными «маленькие аварии». Со мной такое происходило за жизнь три или четыре раза. Самое страшное, когда очнешься и осознаешь, что спал на ходовой вахте, а у тебя под ногами несколько десятков человек полностью полагаются на твое внимание и предусмотрительность. Потому даже не считается зазорным при таком состоянии вызвать капитана и попросить подмены на часок, чтобы проспать затмение. Однако редко у кого из штурманов хватает внутренней смелости признаться в грехе и позоре, срабатывает самолюбие, в результате лишние, бессмысленные аварии.

— Это что, значить, получается? — вопросил окружающую тьму Фома Фомич. — Он кемарит, а мы здесь вкалываем? Тсс! Тихо! Я ему сейчас в сновидении такое кино покажу! Тихо! Ваня, бери ратьер и бегом на бак! Скажи боцману, пущай все три огня врубит и на рубку направит. Викторыч, стань пока на руль.

— Чего боцману сказать-то? — не понял Ваня.

— Цыц! Не ори, — сказал Фомич. — Тот сам догадается.

У ратьера — ручного фонаря — красный, зеленый и белый огонь. Если их все разом включить и направить с бака на мостик, то получится картинка, очень похожая на огни судна, идущего прямо тебе в лоб.

Боцман у нас с юмором, имеет солидное брюшко, но утверждает, что от работы на лесовозе «Державино» так ужасно истощал и похудел, что может спрятаться от любой погранзаставы или даже таможни за обыкновенной шваброй. Ваня взял фонарь и отправился на бак.

Я много раз говорил, что милое и лукавое хулиганство взрослых мужчин, работающих тяжелую работу, таит в себе не меньше обаяния, нежели таится его иногда в прекрасной игривости молодой девушки.

Но здесь назревало что-то не то.

Кажется, и лоцмана это «не то» почувствовали.

Пока Ваня преодолевал на пути в нос баррикады лиственно-соснового каравана, потенциальный отшельник и пустынник Митрофан Андреевич тихо рассказал мне, как еще в те времена, когда он плавал на Дальнем Востоке, назначили к ним на судно четвертого штурмана. «Ну, прямо-таки мальчишка, вовсе мальчуган, вроде Тома Сойера. Отходили с Охотска. На рейде шлепнули якорь, „добро“ ждем на окончательный выход. „Добро“ все не дают. Ночь, мальчуган и закемарил в рубке. Капитан заметил. Но спокойный такой мужчина. „Давайте, — говорит мне, — на крыло удалимся, пусть судоводитель отдохнет, коль минутка выпала свободная, не будем его разговором тревожить“. Мы удалились, треплемся, „добро“ ждем, его все не дают. Мальчуган свои минуток пятнадцать ухватил, проснулся и видит ужасную картину — прямо на кучу огней его пароход прет. А это „Советский Союз“ на рейд втягивался. Малец огляделся, а в рубке-то пусто! И у штурвала никого! Он прыг к штурвалу, одной рукой его крутит, другой к телеграфу тянется, третьей к тифону, четвертой к телефону, чтобы капитану звонить. А мы стоим на крыле и наблюдаем за его маневрами. Наконец капитан спрашивает: „А чего вы, голуба, в данный секунд делаете?“ Мальчуган докладывает: „Расхожусь со встречным судном, следующим прямо или почти прямо нам навстречу!“ — „Мы, — успокаивает его капитан, — второй час на якоре кукуем. Ты не беспокойся. Отдохни еще минут двадцать. Я разбужу, когда надо будет“. И что, вы думаете, из всего этого вышло? Заикаться паренек начал. И так сильно, что через год плавать бросил…»

Впереди вспыхнули пронзительные красный и зеленый бортовые отличительные и белый топовый огонь встречного судна — боцман врубил ратьер.

— Полундра! — опять по-шаляпински и прямо в ухо старпому заорал Фома Фомич.

Был у меня в жизни случай, когда одно судно, чтобы обратить на себя внимание, выстрелило в нашу сторону ракету, и ракета эта случайно угодила прямо в открытое окно рубки и пошла с шипением и искрами метаться в узком пространстве, отскакивая от каждого предмета, как шаровая молния. Все, конечно, вылетели тогда из рубки кто куда, а я заполз под диван в штурманской. Таким ракетным способом заметался и Арнольд Тимофеевич, но ракета металась минут пять, а этот всего минуты две.

Единственная членораздельная команда, которую отдал старший помощник, оказалась: «Шлюпки долой!» Или он этим хотел сказать, что перед лицом смерти следует скинуть шапки долой, или почему-то решил, что в момент неизбежного столкновения шлюпки ему чем-либо могут помешать.

Боже, в каком восторге был Фомич! И было в этом восторге нечто даже зловещее. Вернее, мне показалось, что у капитана Фомичева к старшему помощнику Федорову пробудилась истинная злобность.

— Будешь на меня бумажки?! Будешь?! Донор нашелся на мою голову! — орал Фомич. — Кровосос-передовик! На вахте дрыхнет! «Шлюпки долой!» — торжествовал он. — Я вот тебя сейчас с вахты сниму! Газетки-то, газетки твои где?!