Том 5. Земная радуга. Воспоминания

– Бедный, – сказала Мара. – Должно быть, никто о нем не заботится.

– Я не знаю, зашло ли солнце, – снова пропел Дон-Жуан, – потому что я вижу только тебя.

– Как он мне надоел! – шепнула Мара.

– Куда вы едете? – спросил Дон-Жуан. – Я хочу проводить вас. Я сам еду в Париж, но я могу порвать контракт и поехать с вами.

– Какой у вас контракт? Вы артист?

Он улыбнулся и вдруг встал в позу. Изогнулся, поднял руку над головой, защелкал пальцами, словно кастаньета ми, и, тихо напевая что-то воркующе-нежное, повернулся несколько раз, покачивая своими узкими боками, не сводя глаз с Мары. А та все поглядывала в сторону Дон-Кихота.

– Браво! Браво, Фернандо! – закричал женский голос. Я обернулась. Это была та дама, которая дала ему розу.

– Еще! Еще! – просила я.

– Браво, Фернандо! – закричал чей-то бас.

Очевидно, его знали. Теперь было ясно, что это профессиональный танцор. Он благодарно улыбнулся и, отбивая такт ногою, снова запел. Он пел недолго. Потом подошел к даме, давшей ему розу, и стал с ней разговаривать.

Я закрыла глаза и задремала. Я очень устала. Утром – от сумасшедшей тетки, потом езда в автомобиле, потом море, солнце, болтовня Дон-Жуана. Я не знаю, поет он еще или замолчал. Пароходная машина отбивает темп его пляски. Какой у него знойный голос! «Я не знаю, зашло ли солнце…» Море, пронизанное огнем заката, все в радостном пурпуре, и этот южный голос… Испания! Вот она, моя, моя, моя Испания! Ночь лимоном и лавром пахнет… – Откуда это? Я это не сама выдумала. – Через ночные черные листья виноградника мелькает огонек сигаретки. И стучит, стучит о камни деревянный каблучок… – Откуда это? Я это, кажется, где-то читала. – Вот оборванный аккорд гитары… Сейчас ее несет кто-то под плащом. Чуть-чуть подстроит ее, подтянет струны и найдет аккорд, найдет мелодию для этого горячего голоса, воркующего слова, которых мы не понимаем, а только чувствуем. Ах как она чудесна, моя Испания! Только бы не отошла она от меня. Нет. Вот опять зазвенела гитара. Она под моим балконом. Я перегнусь через перила и улыбнусь тому, который поет. Вот он закинул голову, и белые зубы его осветили смуглое лицо.

– Дворцы Испании, музеи, – говорит голос старого учителя. – На закате дней моих поклониться этой бессмертной красоте.

Да! Да! Я знаю… Альказар… Прадо… Гойя… Знаю. Но воздух Испании, который я сейчас вдохнула в этом звоне гитарном, в аромате непонятных слов, – этого учитель не знал. Может быть, все это приснилось мне. Ну, что ж. А ему и присниться не могло…

Я открываю глаза. Как жаль, что я проснулась.

– Мара, – говорю я. – Я сейчас была в Испании.

Но Мары нет около меня. Должно быть, я долго спала. За это время уже совсем стемнело. Палуба плохо освещена маленькими лампочками. Но где же Мара? Ни ее, ни Дон-Жуана нет. Ушли вместе. Нет. Вот я разглядела нашего Дон-Жуана. Он около красивой дамы, которая дала ему розу. Она кокетливо улыбается, откинув голову. Дон-Жуан сидит спиной ко мне. Он меня не видит. Когда я прохожу мимо, он нежно говорит своей даме:

«Все равно, я поеду туда, куда едете вы». Я хорошо поняла эту фразу, потому что он перевел нам ее на французский, когда говорил Маре. Но где же Мара?

Иду. Ищу.

Мара сидела на полу около нашего Дон-Кихота. Она слушала его, приоткрыв рот, и лицо у нее было восторженное и как бы похудевшее. Она повязала голову полосатым платочком и стала похожа на сестрицу Аленушку из старой русской сказки. Она нервно повернулась ко мне и сказала с досадой:

– Подожди! Не мешай!

Я, конечно, сразу обиделась.

Дон-Кихот стал тяжело подыматься из уважения ко мне. Мара схватила его за край пальто.

– Нет, нет, сидите! Она сейчас уйдет.

Напрасно она мной распоряжается. И не подумаю уходить.

Они говорили по-французски.

– Он совсем болен, – сказала она мне, и губы у нее задрожали. – И какой он чудесный! И я непременно хочу познакомить его с мамой.

Я села тоже на пол и обняла Мару за плечи.

– Очень хорошо, если он чудесный. Только совершенно ни к чему так волноваться, – сказала я покровительственно.

– Ах, ты не понимаешь… Он едет во Францию, чтобы поднять дух у одного нехорошего человека. Он его повезет в Лурд, и человек воскреснет.

– Вы понимаете, – заговорил Дон-Кихот мечтательно. – Этот человек, в сущности, очень хороший, но он этого не знает. Он думает, что он мне сделал много зла, ужасно много зла, но он не знает, что это даже очень хорошо.

– Ты слышишь? Ты слышишь? – шептала Мара и до боли сжимала мне руку.

– Почему же это хорошо, что он сделал вам зло? – спросила я.

– Я стал больше думать. Я был прежде счастлив и думал, что так и надо быть счастливым. А когда он у меня это счастье отнял, я понял, что свое счастье любить нельзя, а только чужое.

– Когда же вы будете в Лурде? – лепетала Мара. – Я тоже туда приеду. Можно? Вы позволите?

– А вы уверены, что вы этого нехорошего уговорите ехать в Лурд? – спросила я.

– Не знаю, – грустно сказал Дон-Кихот. – Но я должен сделать все, что только смогу. Если не поедет, я придумаю что-нибудь другое.

– А я уверена, что он ненавидит вас, – сказала я. – Люди всегда ненавидят тех, кому сделали зло.

Он покачал головой.