Том 5. Земная радуга. Воспоминания

«Ищейки» было ужасное слово. Конечно, это просто собаки, но какие-то узкие, мягкие, морды острые, длинные, извиваются и всюду пролезут.

– А-а-а как же они…

– Их привели к старухе, они все обнюхали и сразу побежали по следу.

– Уже бегут! – задохнулась Буба. – Господи! Надо признаваться! Надо признаваться!

– Конечно, если вор признается раньше, чем ищейки его найдут, и вернет наперсток, то дело пойдет к прекращению. А иначе – ужас.

– Что иначе? – прошептал Вовка.

– Разве ты не знаешь? – удивилась Вера. – Ищейки отгрызают вору все пальцы, один за другим. Так и слышно: хруп-хруп.

– Только кончики? – дрожа от отчаяния и надежды, спросил Вовка.

– Какое там! Станут они церемониться! Все пальцы. Целиком.

– А-а-а они уже бегут? – побелевшими губами спросил Вовка.

И с последней надеждой:

– А кто же им откроет дверь?

– Полицейские. Полицейские бегут за ними. Они и откроют.

– Надо признаваться! – закричала Буба, обняла Вовку и с визгом заплакала: – Мамочка, мамочка!

Вовка от ужаса затопал ногами.

– Мамочка, я ужасный вор! Я прельстился красненьким!

Мать дернула Веру за платье.

– Ну что ты наделала! – шепнула она с укором. – Нельзя же так. Всему мера.

– Мамочка! Беги к телефону! Скажи, что вор возвращает… Ради бога! Ищейки бегут.

Собак и полицию уговорили по телефону. Полиция согласилась сразу, но собак пришлось долго уговаривать. Оказывается, что они донюхались и до карандашей и страшно озверели. Пришлось им пообещать целую жизнь безупречной честности.

Когда все наконец успокоилось, Вовка подошел к матери, вздохнул облегченно, но еще дрожащим вздохом, и сказал:

– Ну, теперь можно, наконец, переменить мне штанишки. Теперь нам уже ничто не угрожает.

* * *

Утром, когда дети шли в школу, Буба заметила на тротуаре двойную булавку.

– Смотри, Вовка, кто-то булавку потерял.

– Не смей трогать! – прогремел Вовка басом. – Это чужая собственность. Ты должна сначала найти владельца, а потом уж можешь поднять, чтоб вернуть ему.

Буба отдернула свою преступную руку, уже готовую было завладеть чужим добром, и с уважением посмотрела на человека, ступившего на честный путь.

Человек шагал по честному пути толстыми ногами в связанных мамой гетрах, сурово сдвинув над круглым носом те места, где у взрослых растут брови. И от него пахло теплым молоком и манной кашей.

Была война

Вася, семнадцатилетний волонтер французской армии, в первый раз приедет в отпуск. В последнем письме написал: «Приеду в субботу вечером, на сорок восемь часов, это уже наверное».

И «наверное» было подчеркнуто.

Потом пришла еще открытка: «Приеду в субботу вечером. Только не вздумайте встречать на вокзале. Убедительно прошу – не надо».

– Почему он не хочет, чтобы его встретили на вокзале? – удивлялись домашние. – Верно, боится, что очень затолкают.

Ждали, волновались. Бегали в русскую лавочку за халвой, приготовили жареную колбасу с капустой – все по вкусу героя.

Сережа Синев, прибегал каждые полчаса справляться – не приехал ли. Он так надоел, что пришлось ему наврать. Сказали, будто получена телеграмма, что Вася приедет в воскресенье утром.

Сережа Синев погас как свечка на сквозняке, втянул голову в плечи и ушел понурый.

Лизочке, Васиной старшей сестре, жалко стало Сережу, и она закричала вслед:

– Хотите шоколаду? У меня есть плиточка. Но он уже не слышал.

Он шел и думал: «Они, кажется, меня обманывают. Что же, завтра воскресенье, рано вставать не надо, и я отлично мог бы подежурить сегодня вечером на улице и проследить, не приедет ли Вася». Но тут же сообразил, что дома хватятся, пойдут его искать и потащат домой. Дома до сих пор относятся к нему, как к ребенку, что довольно глупо, потому что ему двенадцать лет, а в этом возрасте у островитян человек считается уже совершеннолетним и может не только взойти на трон своих отцов, но даже жениться. Ну, женитьба, положим, черт с ней. Он женщин не любит. Трон? Он бы его с удовольствием променял на хороший аэроплан новейшей системы, четырехмоторный.

Из ночного дежурства ничего не вышло. Родители, не имевшие ни малейшего понятия о правах двенадцатилетних островитян, Сережу вечером уже из дому не выпустили.

* * *

Вася приехал довольно поздно. Дома уже потеряли надежду, решили, что начальство раздумало.

Вошел он радостный, шумный, громыхал сапогами, махал руками и говорил так громко, словно перекликался с кем-то через речку. Шинель ему попалась узковатая, красные руки торчали из коротких рукавов гусиными лапами.

Первый его вопрос был:

– А где же консьержка? Я ее не видал.

– На что тебе консьержка? – удивились мать и сестра.

– Да просто интересно, узнала бы она меня в этой форме.

Он долго поворачивался во все стороны, не снимая форменной шапки, косясь на зеркало и великодушно предоставляя собою любоваться.

– Да ты, кажется, вырос за это время, – сказала сестра.

– Да, многие думают, что мне двадцать лет.

– Отчего нельзя было тебя встречать? – спросила сестра.

– Да я ехал с товарищами, – отвечал он неохотно. – Мы, солдаты, любим сразу с вокзала зайти в бистро, выпить по стаканчику. Вы бы только стеснили.