Том 5

Депутат Диршке остановился на действующих до сих пор условиях выкупа. Сперва он подробно рассказал о том, как уже самый порядок выкупа приводит к обману крестьян.

«Так, например, возмещение за барщину» (Frohndienste^{109}) «установлено очень односторонне. Совсем не принято во внимание то, что оплата барщинного труда, которая в предыдущие столетия была установлена в размере 1 или 2 зильбергрошей, соответствовала тогдашним ценам на продукты и тогдашним отношениям; эта оплата могла считаться надлежащим эквивалентом производимой работы, так что ни помещик, ни обязанный крестьянин не получали особой выгоды. Но свободному наемному рабочему приходится платить теперь, вместо 2 зильбергрошей, 5–6 зильбергрошей в день. И вот, если от одной из заинтересованных сторон поступает заявление о выкупе, то после предварительного сведения барщинных дней к дням наемного труда получается разница, по крайнем мере, в 3 зильбергроша в день, — следовательно, за 50 дней в год должна быть установлена рента в 4–5 талеров, которая не под силу бедному крестьянину, так как часто он владеет едва лишь ¹/₄ моргена земли, а заработать достаточно на стороне не имеет возможности».

Это место речи г-на Диршке наводит на всякого рода размышления, которые говорят далеко не в пользу столь прославленного либерального законодательства 1807–1811 годов[184].

Из этого прежде всего следует, что барщина (особенно в Силезии, о которой говорит г-н Диршке) вовсе не является вносимой в натуре рентой или платой за наследственную аренду, вовсе не является возмещением за пользование землей; вопреки гг. Патову и Гирке, барщина прямо «вытекает из сеньериальной власти и наследственной крепостной зависимости», и поэтому, на основании собственных принципов этих великих государственных мужей, она должна быть отменена безвозмездно.

В чем состояли повинности крестьянина? В том, что он должен был быть к услугам помещика в определенные дни года или для определенных работ. Но отнюдь не безвозмездно — он получал за это плату, которая первоначально целиком равнялась поденной плате за свободный труд. Выгода помещика состояла, таким образом, вовсе не в бесплатном или хотя бы более дешевом труде крестьянина, а в том, что в его распоряжении за обычную плату всегда находились необходимые ему рабочие, причем он не обязан был давать им работу, когда они ему не были нужны. Выгода помещика заключалась не в денежной стоимости натуральной повинности, а в принудительном характере последней; она заключалась не в экономической невыгодности для крестьянина, а в его несвободном состоянии. И такие обязательства не «вытекают из сеньориальной власти и наследственной крепостной зависимости»! Не подлежит никакому сомнению, что, в силу первоначального характера барщины, она должна быть отменена безвозмездно, если только Патов, Гирке и К° хотят быть последовательными.

Но как обстоит дело, если подвергнуть рассмотрению нынешний характер барщины?

В продолжение столетий барщина оставалась неизменной, и оплата за барщинный труд тоже не изменялась. Но цены на жизненные средства повышались, а вместе с ними и оплата свободного труда. Барщина, которая первоначально была экономически одинаково выгодна обеим сторонам и которая часто даже давала крестьянину хорошо оплачиваемую работу в те дни, когда у него не было дела, превратилась для него постепенно, говоря языком г-на Гирке, в «настоящую поземельную повинность», а для г-на помещика — в прямой денежный доход. К уверенности его в том, что у него всегда имеется в распоряжении достаточное количество рабочих, прибавился еще изрядный куш, который он урывал из заработка этих рабочих. Путем такого постоянного, столетиями длившегося надувательства крестьян обсчитывали на все большую часть их заработка, так что в конце концов они стали получать едва лишь третью или даже только четвертую его часть. Предположим, что крестьянский двор обязан поставлять только одного рабочего только на 50 дней в году и что поденная заработная плата возросла за 300 лет в среднем только на 2 зильбергроша, — тогда окажется, что г-н помещик заработал на одном этом рабочем целую тысячу талеров, а на процентах с 500 талеров за 300 лет из 5 %—7500 талеров, всего 8500 талеров на одном рабочем. И это — по расчету, который и наполовину не достигает действительной суммы!

Что из этого следует? Что не крестьянин должен платить помещику, а помещик — крестьянину, что не крестьянский двор должен платить ренту поместью, а поместье — крестьянскому двору.

Однако прусские либералы 1848 г. рассуждают не так. Па-оборот, прусская совесть наших юристов толкует это так, что не дворянин крестьянину, а крестьянин дворянину должен возмещать разницу между оплатой барщины и оплатой свободного труда. Именно потому, что помещик так долго крал у крестьянина разницу в оплате, именно поэтому крестьянин должен уплатить помещику за уворованное этим господином. Ведь имущему дано будет, а у неимущего и последнее отнимется!