Том 6

Этот человек ввел косвенные выборы, давшие такое собрание, которому правительство в момент его внезапного возмущения могло скапать грозным голосом: Trop tard! {Слишком поздно! Ред.} Он призвал обратно принца Прусского, главаря контрреволюции, и не постеснялся при помощи официальной лжи превратить его бегство в путешествие с познавательной целью[100]. Он сохранил в силе старое прусское законодательство о политических преступлениях и старые суды. При нем старая бюрократия и старая армия выиграли время для того, чтобы оправиться от своего испуга и полностью перестроиться. Все главные деятели старого режима остались в неприкосновенности на своих местах. При Кампгаузене камарилья вела войну в Познани, в то время как сам он вел войну в Дании. Война с Данией должна была послужить громоотводом для «чрезмерного патриотического пыла»[101] немецкой молодежи, которая, сверх того, после своего возвращения подверглась надлежащему полицейскому воздействию; эта война должна была доставить известную популярность генералу Врангелю и его пресловутым гвардейским полкам и вообще реабилитировать прусскую военщину. Как только эта цель была достигнута, эта мнимая война должна была быть закончена любой ценой — путем позорного перемирия, которое тот же Кампгаузен согласовал с германским Национальным собранием во Франкфурте-на-Майне. Результатами войны с Данией были: назначение «главнокомандующего в обеих Марках»[102] и возвращение в Берлин изгнанных оттуда в марте гвардейских полков.

А война, которую потсдамская камарилья под покровительством Кампгаузена вела в Познани!

Война в Познани представляла собой нечто большее, чем войну против прусской революции. Это было падение Вены, поражение Италии, поражение июньских героев. Это была первая решительная победа русского царя над европейской революцией. И все это происходило под покровительством великого Кампгаузена, мыслящего друга истории[103], рыцаря больших дебатов, героя соглашательства.

При Кампгаузене и с его помощью контрреволюция овладела, таким образом, всеми решающими позициями; она обеспечила себе готовую к бою армию в то время, как собрание соглашателей занималось дебатами. При министре дела Ганземане-Пинто[104] старая полиция получила новую форму, и началась столь же ожесточенная, сколь и мелочная борьба буржуазии против народа. При Бранденбурге было сделано заключение из этих предпосылок. Для этого потребовалось только лишь одно — усы и сабля вместо головы. Когда Кампгаузен ушел в отставку, мы сказали о нем:

«Он сеял реакцию в духе буржуазии, а пожнет ее в духе аристократии и абсолютизма»[105].

Мы не сомневаемся, что его превосходительство прусский посол Кампгаузен в настоящий момент причисляет себя самого к феодалам и что он спокойнейшим образом примирится с «недоразумением», которое с ним произошло.

Однако не надо питать иллюзий; не надо приписывать всемирно-исторической инициативы какому-то Кампгаузену, какому-то Ганземану, этим людям среднего калибра. Они были только рупорами класса. Их речи, их действия были только официальным эхом класса, выдвинувшего их на авансцену. Они представляли только крупную буржуазию — на авансцене.

Представители этого класса составляли либеральную оппозицию в мирно почившем Соединенном ландтаге, который на минуту был вновь пробужден к жизни Кампгаузеном[106].

Господам из этой либеральной оппозиции бросали упрек в том, что они изменили своим принципам после мартовской революции. Это заблуждение.

Крупные землевладельцы и капиталисты, которые одни только были представлены в Соединенном ландтаге, словом представители золотого мешка, разбогатели и стали более образованными. С одной стороны, с развитием буржуазного общества в Пруссии, т. е. с развитием промышленности, торговли и земледелия, старые сословные различия потеряли свою материальную основу.

Само дворянство в значительной мере обуржуазилось. Вместо верности, любви и веры оно стало торговать преимущественно свекловицей, водкой и шерстью. Главным местом турнира для него стал рынок шерсти. С другой стороны, абсолютистское государство, у которого в ходе развития исчезла из-под ног старая общественная основа, превратилось в оковы для нового буржуазного общества с его изменившимся способом производства и изменившимися потребностями. Буржуазия должна была заявить притязание на участие в политической власти уже в силу своих материальных интересов. Только она сама была способна удовлетворять посредством законов свои торговые и промышленные потребности. Она должна была взять управление этими своими «священнейшими интересами» из рук изжившей себя, столь же невежественной, сколь и высокомерной бюрократии.