Том 6

Но давайте, если хотите, уточним. Я думаю, что в наш век произведения, навеянные только лирическим настроением художника и рассчитанные лишь на то, чтобы вызвать ответное настроение у читателя, так же, как произведения, остающиеся лишь в пределах эмоциональной описательности, не могут претендовать на глубокое художественное познание правды времени. Это познание многослойно там, где повествовательный элемент сливается с мыслительным и где диктат образа и диктат мысли вступают во взаимовыгодный симбиоз, образуя единовластие. «Человек вышел из дому и сказал, что мир и прекрасен и страшен». В этой простой фразе повествовательное «вышел из дому» слито с мыслительным. И я пытался, к примеру, в «Горячем снеге» или в «Береге» это «вышел из дому» тесно связать с нравственно-философской стороной романа. Так по крайней мере было задумано. Вообще — и это не только мое мнение — описательная литература начала терять свою прелесть, пришла иная пора. Сейчас все больший интерес вызывают те произведения, в которых не только «биография событий», но и «биография мыслей».

— Над чем вы сейчас работаете? Как вообще работается ныне вам, вооруженному писательским и жизненным опытом?

— Когда-то в молодости я прочитал, что пожилой Сезанн, работая, останавливался после каждого положенного на холст мазка. Тогда я с ужасом подумал: неужели так будет и у меня? Теперь я действительно работаю гораздо медленнее прежнего.

Трудно работается потому, что по мере накопления профессионального опыта усиливается жестокая самокритичность, возникает представление, что все эпитеты и метафоры давно использованы в литературе, вся система образных средств уже найдена и применена. И вместе с тем приходит все более ясное понимание того, как правда и естественность, образных средств обретают характер индивидуального для каждого писателя способа выражения. Но этот способ никогда нельзя считать окончательно найденным и всегда готовым к «включению в сеть». Над ним, сформированным с годами в своей основе, надо постоянно работать, и эта работа с каждым новым произведением становится не проще, а сложнее.

— И последний вопрос: что бы вы хотели пожелать тем, кто вступает в литературу?

— Прежде всего: не забывать, что писательский путь тернист. Если уж взялся за перо, то одержимо стремись сказать свое, чего не сказали другие. На неизведанных путях, естественно, трудности всегда велики. Но извечный парадокс литературы заключается в том, что на проторенных путях их не меньше.

Второе качество — сознательное стремление всю жизнь учиться. Учиться не только писательской технике, но и всему, чему есть возможность научиться и что возможно узнать. Если, например, архитектор овладеет управлением самолета и не станет летчиком, ему эти знания вряд ли пригодятся в его работе. А если управлять самолетом научится писатель, то, пусть даже он никогда не воспользуется приобретенными навыками практически, в книгах его это отразится наверняка. Разумеется, я не призываю будущих писателей овладевать множеством разных профессий. Однако без постоянной самой разнообразной учебы у жизни ничего сколько-нибудь ценного не напишешь.

1979

Горячий снег памяти (Беседа с критиком Иваном Козловым)

— Юрий Васильевич, ваши повести «Батальоны просят огня», «Последние залпы» и роман «Горячий снег» посвящены человеку на войне. В романах «Тишина», «Берег», обращенных в мирные дни, война также присутствует весьма ощутимо. В книгах «Взгляд в биографию» и «Поиск истины» вы познакомили читателя с тем, как создавались эти произведения. Но широкий интерес к вашему творчеству вызывает все новые вопросы: «что», «как», «почему», на которые хотелось бы получить от вас ответ.

Первый вопрос: как возник замысел романа «Горячий снег»? В какой мере этот замысел связан с вашим личным участием в войне, отразил лично пережитое?

Ставя этот вопрос, я понимаю, что замысел любого художественного произведения, романа особенно, даже самый изначальный «толчок» замысла есть процесс сложный, многомерный. Поэт Д. Самойлов в стихотворении «Счастье» точно сказал об этом:

Дай выстрадать
стихотворенье!
Дай вышагать его! Потом, Как потрясенное растенье,
Я буду шелестеть листом.

Я только завтра буду мастер,
И только завтра я пойму:
Какое привалило счастье
Глупцу, шуту —
бог весть кому —

Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа
от изумленья
И слезы слизывая с губ…

На одной из встреч с читателями вы объясняли возникновение замысла романа «Берег» так: