Том 6

Обломов становится теперь еще более боязливым и осторожным: его страхи и опасения связываются не только с пребыванием «в тесной толпе» («задавят»), в лодке (ибо надежда «доехать благополучно до другого берега» была весьма «неверною»), в экипаже («лошади понесут и разобьют»), в квартире (появится разбойник, чтобы «убить и обокрасть его»), но и с пребыванием в компании или на прогулке: «…у него прежде удовольствия, прежде веселья являлась мысль, нет ли тут опасности какой-нибудь? не убьет ли чем-нибудь, не задавит ли, не вымочит ли, не обожжет ли, не обрушится ли…» (там же, с. 101, сноска 5).

Обратившись ко времени учения Илюши, Гончаров записывает на полях объемистую сцену, возвращающую читателя в Обломовку, к «старикам Обломовым». Илья Иванович советуется с соседями по поводу дальнейшего обучения пятнадцатилетнего Илюши и намерения отправить его для этого в Москву. «Одни были против, другие за. Последние говорили, что можно бы было ограничиться и тем, что Илюша выучил у Штольца ‹…›. Но старик Обломов сам упорно восстал против этого». Далее следовала живая беседа Ильи Ивановича с соседями по поводу одной из «новейших наук» – «психоядрия» – и рассказ Семена Семеныча о случившемся с сыном Андрея Матвеича казусе – обучении двенадцатилетнего мальчика «какой-то калиграфии». Вся сцена завершалась чисто обломовской сентенцией: «Вот эдак же и психоядрие ваше: станут учить психоядрию, а выучат, того гляди, репу разводить, что мы знаем и без них. Вот нынче каков народец!» (там же, с. 102-103, сноска 5).

Был развернут и рассказ о счастливом моменте юности, – моменте «кратковременного цветения» Ильи Ильича: «Но это был только миг единый. Поэты возбудили мечты юноши, но не привили страсти к подвигам: порывы мало-помалу улеглись, трепет, слезы прошли; аппетит пережил всё. Мечты остались мечтами, Обломов не переставал волноваться всю жизнь, но без всякой практической цели, а просто из одной чисто художественной любви к мечтам» (там же, с. 107, сноска 7). И в этих мечтах, как говорится в тексте первоначального замысла, Обломов «жил полною, широкою жизнью». Слова эти были дополнены вставкой на полях: «Он любил уходить в себя и жить в созданном им себе мире; он не пролежал и дня

54

дома: природа дала ему пылкую голову и горячее сердце, и если б только не мешало это грубое тяжелое тело, тогда… тогда далеко бы ушел Илья Ильич!» (там же, с. 118, сноска 8).1 В окончательном тексте от этой вставки остались только слова: «…Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире» (наст. изд., т. 4, с. 65). В первоначальной редакции главы второй к фразе, завершающей рассказ о «внутренней жизни» Ильи Ильича («Никто не знал и не видал этой внутренней жизни ~ он ни к чему не способен»), также было сделано дополнение на полях: «Таково об нем и толковали везде, где его знали. Ведь как наружность-то в самом деле обманчива: людям довольно только заметить какую-нибудь пустую слабость в человеке, иногда самую невинную, например слабость к лежанью, чтоб заключить о его лени, неспособности. Иные, пожалуй, готовы отыскать бог знает еще какие пороки» (наст. изд., т. 5, с. 121, сноска 4) – и, так же как в предыдущем случае, в окончательном тексте от этой вставки осталась только одна слегка измененная фраза: «Так о нем и толковали везде, где его знали» (наст. изд., т. 4, с. 67).

При новом обращении к фигуре Захара (в будущих главах VII-VIII) в текст были внесены обильные, главным образом стилистические, исправления, а также значительное количество дополнений, в основном включенных затем в текст романа с некоторыми поправками и сокращениями. Так, например, фраза: «Важнее сумм (чем «лежащую на столе медную гривну или пятак». – Ред.) он, конечно, не украдет, может быть, потому, что потребности свои измеряет гривнами и гривенниками или боялся» – была дополнена на полях текстом: «что ли, быть замеченным, но во всяком случае не от избытка честности. Но вернее всего, не крал он больше денег оттого, что это сделало бы заметный ущерб его барину, а Захар не захотел бы сделать вреда ему ни за какие тысячи. Он понимал, что, прибирая к рукам плохо положенные гривны и пятаки, он не разорит Обломова» (наст. изд., т. 5, с. 123, сноска 6), из которого в окончательный текст романа вошли, в несколько измененном виде, лишь начальные слова:

55