Том 6

После гражданских войн он уже ни разу ни на сходке, ни в приказе не называл воинов «соратниками», а только «воинами» и не разрешал иного обращения ни сыновьям, ни пасынкам, когда они были военачальниками: он находил это слишком льстивым и для военных порядков, и для мирного времени, и для достоинства своего и ближних. Вольноотпущенников он принимал в войска только для охраны Рима от пожаров pi л и от волнений при недостатке хлеба, а в остальных случаях — всего два раза: в первый раз — для укрепления колоний на иллирийской границе, во второй раз — для заищты берега Рейна. Но и этих он нанимал еще рабами у самых богатых хозяев и хозяек и тотчас отпускал на волю, однако держал их под отдельным знаменем, не смешивал со свободнорожденными и вооружил по-особому. Из воинских наград он охотнее раздавал бляхи, цепи и всякие золотые и серебряные предметы, чем почетные венки за взятие стен pi валов: на hpix он был крайне скуп pi не раз присуждал их беспристрастно даже рядовым бойцам. Марка Агриппу после морской победы в Сицилии он пожаловал лазоревым знаменем. Только триумфаторам, даже тем, кто сопровождал его в походах и участвовал в победах, он не считал возможным давать награды, так как они сами имели право их распределять по своему усмотренрио.

Образцовому полководцу, по его мнению, меньше всего пристало быть торопливым pi опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения:«Спеши не торопясь», «Осторожный полководец лучше безрассудного» и «лучше сделать поудачнее, чем затеять побыстрей». Поэтому же он никогда не начинал сражение или войну, если не был уверен, что при победе вьшграет больше, чем потеряет при поражении. Тех, кто домогается малых выгод ценой больших опасностей он сравнивал с рыболовом, который удрпг рыбу на золотой крючок: оторвись крючок, никакая добыча не возместит потери.»

Имея безраздельную власть над такой огромной армией, Октавиан Август мог позволить себе и дальше вести тонкую политическую игру. Он любил повторять, что своим правлением он восстановил республику, а сам — не имеет никаких особых привилегий. Вот что об этом пишет Гай Светоний Транквилл:

«Милосердие его и гражданственная умеренность засвидетельствованы многимр! примечательными случаями. Не буду перечислять, скольким и каким своим противникам он не только даровал прощение и безопасность, но и допустил их к первым постам в государстве. Плебея Юния Новата он наказал только денежной пеней, а другого — Кассия Потавина, — только легким изгнанием, хотя первый распространял о нем злобное письмо от имени молодого Агриппы, а второй при всех заявлял на пиру, что полон желания и решимости его заколоть. А однажды на следствии, когда Эмилию Элиану из Кордубы в числе прочих провинностей едва ли не больше всего вменялись дурные отзывы о Цезаре, он обернулся к обвинителю и сказал с притворным гневом: «Докажи мне это, а уж покажу Элиану, что у меня есть язык: ведь я могу наговорить о нем еще больше», — и более он ни тогда, ни потом не давал хода этому делу. А когда Тиберий в письме жаловался ему на то же самое, но с большей резкостью, он ответил ему так:«Не

поддавайся порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-то обо мне говорит дурное: довольно и того, что никто не может нам сделать дурного».

Храмов в свою честь он не дозволял возводить ни в какой провинции иначе, как с двойным посвящением ему и Риму. В столице же он от этой почести отказывался наотрез, даже серебряные статуи, уже поставленные в его честь, он все перелил на монеты и из этих денег посвятил два золотых треножника Аполлону Палатинскому.

Диктаторскую власть народ предлагал ему неотступно, но он на коленях, спустив с плеч тогу, обнажив грудь умолял его от этого избавить. Имени «государь» он всегда страшился как оскорбления и позора. Когда при нем на зрелищах мимический актер произнес со сцены: