Том 6-7

— И Елена в глубине души за этот брак. Но что из этого выйдет, трудно сказать.

— Э, да я уверен, что женится, а про себя — это я просто так мелю. Никогда я не женюсь.

— Знаю, знаю, жена говорила про ваш вчерашний зарок, да только смеется над ним.

— А я и не зарекаюсь, просто не везет.

Разговор прервало появление экипажа, в котором сидели Краславская с дочерью. Ехали они в сторону Аллеи: как видно, подышать воздухом. День был ясный, но холодный, и Тереза укутывала мать в теплое пальто, настолько этим поглощенная, что не заметила их и не ответила на поклон.

— Я был на днях у них, — сказал Свирский. — Она добрая женщина!

— И, говорят, заботливая дочь, — отозвался Поланецкий.

— Да, я заметил. Но мне, закоренелому скептику, подумалось: «Нравится, наверно, играть роль заботливой дочки». Женщины часто совершают добрые поступки из желания покрасоваться — вы разве не примечали?

Свирский не ошибался; роль самоотверженной дочери Терезе действительно нравилась, но говорила в ней также искренняя привязанность к матери, чья болезнь, как видно, растопила лед в ее душе. Высказав верное наблюдение, Свирский не развил его дальше, а именно: как к новой шляпке женщина подбирает мантильку, платье, перчатки, так и с добрыми поступками. Один обязывает к другому, и вся душа преображается. Благодаря этому свойству женщина всегда сохраняет возможность стать лучше.

Тем временем дошли до Завиловского, который принял их с распростертыми объятиями, — как все выздоравливающие, он очень радовался посетителям. Услыхав, что Свирский едет в Италию, он стал просить взять его с собой.

«Ага? — подумал художник. — О Стефании, стало быть, мы не помышляем!»

А Завиловский рассказывал, как давно мечтает об Италии, уверяя, что нигде ему так легко не писалось бы, как там, под сенью памятников искусства и увитых плющом древних руин. Его столь очевидно радовала и увлекала эта мысль, что добряк Свирский легко дал себя уговорить.

— Но на этот раз я там долго не пробуду, — предупредил он, — я тут подрядился сделать несколько портретов и к Поланецкому обещался на крестины. — И оборотился к нему: — Кого крестить-то будем, дочь или сына?

— Да мне все равно, бог бы дал только, чтобы разрешилась благополучно, — ответил Поланецкий.

И когда Свирский с Завиловским принялись составлять план поездки, попрощался и ушел. В конторе ждала неразобранная вчерашняя почта, и, уединясь в своем кабинете, он взялся просматривать письма и заносить в записную книжку неотложные дела. Но через некоторое время вошел недавно нанятый рассыльный и сказал, что его желает видеть какая-то дама.

Поланецкий переполошился. Почему-то он решил, что это непременно должна быть Тереза Машко. И в предчувствии неприятной сцены и объяснений у него тревожно забилось сердце.

Но, к величайшему его удивлению, в дверях показалась веселая, улыбающаяся Марыня.

— Что, не ожидал? — спросила она.

Обрадованный Поланецкий вскочил и стал целовать ей руки.

— Ах ты, милая моя! Вот уж правда сюрприз! — твердил он. — Как это тебе пришло в голову зайти?

И, придвинув кресло, стал ее усаживать, как дорогого, почетного гостя. Его сияющее лицо без слов говорило, как он рад ее видеть.

— А у меня есть кое-что интересное для тебя, — сказала Марыня. — Все равно мне предписано ходить, вот я и решила к тебе заглянуть. А ты кого ждал? Признавайся!

И она, смеясь, погрозила ему.

— Сюда столько народу приходит, — отвечал он. — Во всяком случае, тебя я не ждал. Ну так что там у тебя?

— Смотри, какое я письмо получила.

Поланецкий взял и прочел: