Том 6

Липтон появился в тропиках не без неисчислимой выгоды для себя, для своей торговли, для своих магазинов. Он, рассказывалось читателям ежегодника, не мог выбрать более подходящего момента. Более двухсот лет в Англии пили чай. Его начали нить в то время, когда появились и два других «великих напитка» — шоколад и кофе, то есть с середины семнадцатого века. Супруга Карла Второго всячески поощряла употребление чая, «поскольку от спирта и вина, которыми они привыкли разогревать себя, придворные леди изрядно-таки утрачивали разум как днем, так и ночью». Но чай был очень дорог во все времена, его возили из Китая, перевозка требовала много времени и больших средств. Потом вдруг выяснилось, что в Индии чай — напиток простого люда, что чай превосходно можно выращивать в той сказочной стране. Начало девяностых годов прошлого столетия было отмечено крутой волной чайного бума. Все шумели вокруг Индии, а смекалистый Томас Липтон решил разведать возможности Цейлона.

— Вы можете, сэр, купить здесь любое поместье, любую землю за бесценок, — сказало ему его доверенное лицо.

Липтон тотчас отправился в поездку по острову. И это было началом его грандиозного процветания. Он успел скупить наилучшие участки, значительно опередив других предпринимателей и много выиграв на этом. Цейлонский чай обернулся для него чистым золотом. В золотые монеты превращался зеленый чайный лист для десятков предприимчивых англичан.

С десяток лет назад в бухте Монако, на виду знаменитого казино Монте-Карло, я видел до полусотни собравшихся там роскошных морских яхт крупнейших промышленников и денежных тузов мира. Тот, кто показывал мне это княжество, один из старых русских эмигрантов, сказал: «Вон видите ту, у которой на трубе желтая полоса? Владелец ее сколотил огромный капиталище, торгуя чаем».

Кое-что, естественно, перепадает и цейлонским держателям земли, пригодной для развития чая.

— Лет восемь назад был случай, — заговорил Питер, по оборачиваясь, потому что дорога шла по отчаянным обрывам. — Умор один из крупных феодалов. Денег он накопил уймищу. А наследников у него — одна дочь, бабуся лет этак шестидесяти, старая дева. Считалась она не слишком сильной умом. А тут разные любители поднагреть руки у чужого огня и вовсе объявили ее женщиной не в себе. Набежали всякие, учредили опекунский совет. Жулье, конечно. Облапошивали старуху, денежки ее мало-помалу переходили в карманы опекунов. Но но так уж бабушка была слаба умом. Кто-то ее надоумил подать в суд, дабы опротестовать правомочность этого опекунского совета. Подала. Идет дело, судья, чтобы убедиться в умственных способностях истицы, задает вопросики. Был он из независимых, любил щегольнуть объективностью. Ему было совершенно наплевать, какие там тузы вели интригу против старухи со стороны опекунского совета. А среди них были даже козырные фигуры — вплоть до спикера парламента. «Что вы, достопочтенная леди, сделаете с деньгами, когда получите возможность распоряжаться ими по своему усмотрению?» — спрашивает судья праведный старуху. «Прежде всего, господин судья, поставлю памятник своему отцу». — «Отличный ответ. Далеко не все так поступают по отношению к своим родителям. Так-так. Затем?» — «Затем, господин судья, соберу по окрестным селениям всех бездомных кошек и буду о них заботиться». — «Ну что ж, и это дело хорошее». И присудил все большое наследство старухе на ее кошек, черт возьми! — Питер помолчал. — Кстати, — заговорил он снова, — о том спикере парламента, которого я помянул. Гуляка он был выдающийся. Утверждают, что несколько сотен девчонок перебывали у него в постели. Он умер при мне, прямо в парламенте. Сидел вот так неподалеку в кресле и вдруг повалился. Успел сказать только одно: «Вот не думал, что умру столь бездарной смертью. Все ждал, что пырнет ножом какой-нибудь ревнивый муж или любовник».

Раза два мы пересекли петляющую в горах в сторону Бандаравелы железную дорогу. Она скорее похожа на детскую дорогу: игрушечные рельсы и шпалы, игрушечные семафорики, паровозики, вагончики. Англичане перевезли ее в свое время из Африки, когда стали больше придавать значения Цейлону. Увидели мы и конечную станцию, когда проезжали Бандаравелу. Оттуда поезда дальше в горы не идут, а нам надо дальше, хотя позади уже около двухсот километров пути.

Еще с полчаса петляния по кручам над обрывами среди чайных плантаций, чайных стеклянных фабрик, среди приземистых, убогих бараков, в которых живут плантационные рабочие. В подавляющем большинстве это тамилы, выходцы из Индии, с ее юга, из провинции, в центре которой стоит на берегу Бенгальского залива большой и красивый город Мадрас.

За очередным поворотом дороги открылся очередной склон; по нему круто в гору подымались террасы чайных кустов. А среди них, перед ними и на дороге под склоном — многие сотни обожженных беспощадным горным солнцем темнокожих людей. Не только мужчины, по и женщины, дети в стареньких, заплатанных пестрых одеждах.