Том 6

Я понимаю ярость бури,
в ветвях ревущей
и визжащей
в паутине спутанных проводов.
Бурей взметенные,
полны хлещут берег,
неумолимые, неукротимые.
И, разлетаясь пеной, обрывки волн
шипят, как змеи
в каменных расщелинах.
Там, далеко, где угрюмое небо
опускается в свинцовый бессолнечный океан,
там в гневе
клубятся тучи.
По-разбойничьи скользят они по небу,
как мстители ночные,
закрывшие лица плащами.
А вы, вы понимаете всю ярость бури?
Вы поняли бы все, увидев
детей с несытыми и жадными глазами,
горящими на лицах, опечаленных голодом;
если б вы увидели,
как роются они в мусорных ящиках,
как ищут хлеб, хоть корочку, хоть крошку!
Вы поняли бы все, увидев
мужчин и женщин в поту
полдневного прилива их жизней,
которые сумрачно выкашливают себе путь
                         в могилу.

Вы поняли бы все, увидев
стариков, изломанных на наковальне жизни
и выдыхающих ее последние мгновенья
среди мусорных куч и отбросов.
Раскройте сердца — и вы поймете
ярость бури,
гром в небесах
и молнию во мраке.

Это стихотворение тоже пришлось мне по душе. Сенатор буржуазной страны смотрел на явления жизни с классовых позиций, причем явно становясь на позицию трудящихся, эксплуатируемых масс. Это не был какой-нибудь треугольный кукиш в кармане, это были ощутимые удары в набатный колокол. Я вспомнил некоторых наших стихослагающих сверчков, которые видятся себя гигантами поэтической мысли. Насколько же они в общественном отношении отсталей и неразвитей этого переполненного высоким волнением человека из далекой жаркой древней страны!

— Скажите, — спросил я, — а лирические стихотворения вы пишете?

Сенатор задумался, отхлебнул из стакана тодди.

— Вот, — ответил он, — слушайте. «Апрельское солнце».

Добела раскаленные краски закипают и плавятся
под лучами апрельского солнца-алхимика.
Фламбоянт колышет свои пламенеющие лучи,
будто идет по улице женщина,
чувственная, бесстыдная,
завернутая в алое покрывало.
Храмовые цветы, потупленные, все в белом,
перевешиваются через изгородь,
как послушницы,
впервые услышавшие зов жизни.
В прозрачно-изумрудных рощах
гнется красный и пурпурный гибискус,
как танцовщица, опьяненная
ритмом извечного танца.
Как неприметно склоняется солнце,
готовясь к обильной жатве!
Уже зазолотились плоды манго,
и тамаринд налился жизненной силой.
В дремотный уют пышных листьев
откинулись тыквы и дыни,
отяжелевшие, как женщины.
Вечер заливает мир.
Долго не хочет уступить апрельское солнце,
но затихает листва,
и прячутся в нее цветы и фрукты.
Все краски дня стекают в чашу ночи.

Ничего не скажешь, интересные стихи, своеобразные, очень образные. Я стал говорить об этом Перере. Но он почти не слушал, раздумывая, очевидно, что же прочесть еще.

— Вот! — сказал. — Это размышления о возможности ядерной войны. «Последнее предупреждение».