Том 6. Дураки на периферии

Шумит трава, шелестят листья на деревьях, идут белые облака по небу, — это работает ветер в мире и напевает за своей работой. Ольга снова склоняется к могиле бабушки.

Дети садятся на траву. Петрушка застегивает пуговицу на платье у горлышка сестры и собирает травинки, приставшие к ее волосам.

Настя. Петрушка, а какой папа?

Петрушка. Такой, — его нету.

Настя. А какой?.. давай играть с тобой — нарочно ты папа, а я мама.

Петрушка подымается с травы.

Петрушка. Нам некогда играть… Мама, я за хлебом пойду, а то мягкий разберут, нам черствый будет.

Ольга, поднявшись с могилы, отпускает детей.

Ольга. Ступай и Настю возьми. Я скоро приду.

Петрушка берет Настю за руку, и они уходят. Ольга одна. Она начинает убирать могилу: обрывает бурьян и вкапывает старую плошку в землю до половины; в плошке теперь растет принявшийся и отросший за долгое лето цветок. затем Ольга вновь становится на колени перед могилой.

Ольга. Мама, мне худо без вас… Говорят, все забывается, а я не могу забыть ни вас, ни Алешу. Где Алеша — с вами или со мной? Я не могу больше без него, я обмираю по нем, и дети меня не утешают, и от работы я не устаю…

Ольга идет по дороге, что пролегает через рабочие огороды, приближаясь на зрителя.

Ольга. Кто мне ответит, что делать моему сердцу?

Ольга останавливается.

Ольга. Я умру, а у меня дети… Алеша! Я и во сне теперь тебя не вижу, и в воображении ты не приходишь ко мне…

Ольга озирается в пустом светлом дне, но вокруг нее безлюдное поле.

Ольга. Неужели тебя нет, тебя нет нигде, и я люблю одно свое воспоминание?

Она продолжает идти, потом опять останавливается.

Ольга. Я не знаю, что мне делать, а я паровозы могу своим дыханием обогревать…

Ольга уходит по дороге, повернувшей в сторону, и экран пуст. Поздний вечер в комнате Ивановых. Степан полураздетый спит на раскладной кровати, где раньше спала бабушка. Настя спит на подстилке на полу, постеленной кое-как. за столом под лампой сидит один Петрушка; он положил голову на руки, что лежит на столе, и дремлет.

Подняв голову, он осматривается в полусне, опоминается, лицо его морщится в страдании, и он утирает рукавом выступившие слезы: «Мамы нету!»

Комната Пашкова. Пашков лежит на кровати. Он читает книжку, а возле кровати на стуле стоит патефон; патефон играет музыку, но пружина ослабевает; тогда Пашков, не прерывая чтения, одной рукой крутит рукоятку патефона.

В дверь стучат. дверь отворяется. Входит Петрушка.

Пашков останавливает патефон и привстает на кровати.

Петрушка робко подходит к столу; на столе стоит стакан с искусственной челюстью; Петрушка берет челюсть и рассматривает ее, поворачивая и проводя по ней пальцами.

Петрушка. Кости ей грызешь?

Пашков. Грызу, Петя.

Петрушка. А мякоть? Глотаешь?

Пашков. Мякоть глотаю.

Петрушка (положив челюсть обратно). Мамы нету… И на работу не ходила — прогуляла.

Пашков садится на кровати, он испуган.

Пашков. Где ж она? Пойдем искать. Что ж ты сразу не пришел ко мне?

Петрушка подает челюсть Пашкову; тот вставляет челюсть в рот.

Петрушка. Покажи как: жевни чего-нибудь!

Пустая ночная улица.

На этой улице появляется Пашков и Петрушка. Пашков ведет за руку Петрушку, он его тащит за собой, они почти бегут, сначала приближаясь к зрителю, а затем остановившись в неуверенности, поворачивают в переулок и исчезают.

Внутренность деревянного, наскоро построенного вокзала. Много людей — преимущественно женщин, детей и стариков. У бревенчатой стены сидит возле своих вещей пожилой человек с большой длинной бородой; на руках у него малый ребенок: ребенок плачет, старик успокаивает его и баюкает на руках.

Появляется Ольга. Она тихо проходит среди массы людей и садится на краешек скамьи невдалеке от старика с ребенком.

Старик разбирает одежду на ребенке и сажает его, держа на руках по нужде; затем старик вытирает зад ребенку концом своей бороды, заворачивает ребенка и, поместив его к себе на колени, выжимает конец бороды руками, а руки вытирает о волосы на своей голове.

Ольга глядит на этого старика, подымается, идет к нему и опускается возле него на вещевой мешок. Старик опять качает и баюкает ребенка, посматривая на Ольгу.

Старик. Чья сама-то? Ольга. Я здешняя…

Молчание. Старик склоняется к заснувшему ребенку и целует его в лобик.

Старик. Мужняя жена — или так, вольная?

Ольга. А что вам?.. Покажите мне ребенка — пожалуйста.

Старик. Бери. У меня уж руки отсохли. Своих-то чего не завела? Тебе уж пора.

Ольга взяла ребенка на руки и вглядывается в него любопытным, завистливым и нежным взором матери.

Старик. Я тебе говорю — мужняя ты иль вдовица?

Ольга. да что вам, какое дело? На что вам знать, вы ведь старый человек. Старик. Я-то? Эка дура, мне всего полсотни и малый-то, что лежит у тебя на руках, — мой!..

Молчание.

Старик. Жена вот у меня пропала по этой войне, плохо дело стало; дитя на руках и самому трудно в груди бывает: душа там есть, и она скучает.

Ольга. А вы давно жену потеряли?

Старик. да не так чтобы, а уж время прошло…