Том 6. Я пришел дать вам волю

– Ну?.. – скосоротился малолеток вроде Макси.

– Хрен гну! Вишь, у меня локоть-то не ходит.

– Зато удар слабый.

– А тебе крепость тут не нужна, тебе скоро надо. А када крепость, тада на всю руку – и на себя. От-теньки!.. – секир башка! Тут – вкладывай, сколь хватит силенки, и – маленько на себя, на себя...

Полсотни ребят у воды машут саблями. Загорелые, потные тела играют мускулами... Красиво.

Степан, спустившись с высотки, засмотрелся со стороны на эту милую его сердцу картину. К нему подошли Иван Черноярец, Иван Аверкиев, Сукнин, Ларька Тимофеев...

– С камышом-то вы ловкие! Вы – друг с дружкой! – не выдержал Степан.

Перестали махать.

– Ну-ка, кто порезвей? – атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых, но если бы кто-нибудь из них вздумал потягаться с ним в искусстве владеть саблей, то схватился бы он с тем резвачом смертно. – Нет, что ли, никого? Ну и казаки!.. Куда смотришь, дед? Они у тебя только с камышом хороши. Наши молодцы – кто больше съест, тот и молодец? Эх... – атаман шутил. Но и всегда – и серьезно – учил: «Губошлепа никто не любит, даже самая худая баба. Но смерть губошлепа любит». Он самолично карал за неловкость, за нерасторопность и ротозейство. Но теперь он шутил. Ему любо было, что молодые не тратят зря время, а постигают главное в их опасной жизни. – Ну, молодцы?.. Кто? Правда, охота.

Рубака-дед громко высморкался, вытерся заморским платком необыкновенной работы, опять заткнул его за пояс.

– Што-то я не расслышал, – обратился он к молодым, – кто-то здесь, однако, выхваляется? А?

Молодые улыбались, смотрели на атамана. Они тоже любили его. И как он рубится, знали.

– Я выхваляюсь! Я! – сказал Степан.

– Эге!.. Атаман? – удивился дед. – Легче шуткуй, батька. А то уж я хотел подмигнуть тут кой-кому, штоб пообтесали язык... А глядь – атаман. Ну, счастье твое – глаза ишо видют, а то б...

– А есть такие? Пообтешут?

– Имеются, – скромно ответил дед. – Могут.

– Да где ж?

– А вот же ж! Перед тобой. Ты не гляди, што у нас ишо молоко на губах не обсохло, – мы и воевать могем.

– Кто? Вот эти самые?

– Ага. Они самые.

Степан поморщился, бросил саблю в ножны.

– Ну, таких-то телят...

– Ойе! – сказал дед и поднял кверху палец. – То про нас, сынки! Он думает, мы только девок приступом брать умеем. Ничего не сделаешь, придется поучить атамана. Ну, мы легонько – на память. Смотрите не забывайтесь, хлопцы, все же атаман. Што ж ты саблюку запрятал, батька?..

Тут сверху от дозоров, зашумели:

– Стругá!

Это был гром среди ясного неба. Этого никто не ждал. Слишком уж покойно было вокруг, по-родному грело солнышко, и слишком уж мирно настроились казаки...

Лагерь притих. Смотрели вверх, в сторону дозорных. Не верилось.

– Откуда?!

– От Астрахани!

– Много?! – крикнул Черноярец.

Дозорные, видно, считали – не ответили.

– Много?! – закричали им с разных сторон. – Какого там?!.

– С тридцать! – поспешил крикнуть молодой дозорный, но его поправили:

– Полста! Большие!..

Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.

Степан смятенно думал.

Весь огромный лагерь замер.

– В гребь! – зло сказал Степан.

Вот – наступила ясность: надо уходить. Полста астраханских больших стругов со стрельцами – это много. Накроют.

– В гребь!! – покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился; замелькали, перемешались краски. Не страх охватил этих людей, а досада, что надо уходить. Очень уж нелепо.

3

Из единственного прохода в тучных камышах выгребались в большую воду.

– В гребь – не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!

– Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!

– Уйдем не уйдем, а побежали шибко.

Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода... Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.

– Уйде-ом, куда денемся!

– Шшарбицы не успел хлебнуть, – сокрушался большой казак, налегая на весло. – Оно б веселей дело-то пошло.

– Ишь ты, на шшарбу-то – губа титькой.

– Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту – без шшарбы весело будет.

– А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас...

– Это пусть батька с им разговоры ведет... Они дружки.

– А пошто бежим-то? – громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.

Рядом с ним засмеялись.

– А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?

– А чего ж мы?..

Опять грохнули.

– Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.

– Пошел ты! – обиделся казачок. – Ему дырку на боку вертют, а он хаханьки!

Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:

– Эхх!..

– Слушай! – скомандовал Черноярец.

Не великой там огонюшек горит...

Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.

То-то в поле кипарисный гроб стоит...

Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.

Во гробу лежит удалый молодец, –