Том 6. Лимонарь

А была то не белая змея, а меч, прислонен к углу.

Какими руками он его поднял, этот меч — путь на свободу. И терпение его укрепилось.

Дни за днями. Мечом запугана башня. Не Бова, змеи плачут: за что погибаем в змеиной башне?

А Салтан потерял терпение: нет, закоснелый православный не обратится «в латинскую веру и не уверует нашему Богу Ахмету». И посылает царь своих казаков взять Бову из башни и казнить смертью.

И всякий, кто спускался к нему в башню, был ступенью к его свободе.

По живой лестнице вышел Бова из башни на волю.

Дорога к морю. Удастся — еще поживем; схватят — судьба.

* * *

Зареет заря. За ночь накрасовавшиеся звезды погасли и в звездном зеркале — в море покой и свежесть. Поутру море спит и только волна с волной — перегудывают.

— Почему так дорога жизнь?

А ей отвечает другая волна:

— Как знать, что такое не жить? — выбора нет.

— А я думаю, не потому, спорит третья волна, жить значит встречаться, конец встречаем — и человек умирает — нечем жить!

Желтой змеей полз Бова по сырому песку: в глазах корабль. Восходит солнце. И змея поднялась — золотая. Просится Бова на корабль. И не хотят пускать: этот его страшный меч? Но это не страх — это свобода. Это восход красит по стали алым!

И змея ползла — меч отобрали, а Бову под локти на корабль.

IV

1

Ехать-то метили в Армянское царство, а угодили в Задонское: на море всякое бывает, почему и зовется «море житейское».

Так пусть и будет Задонск — не по своей воле, по бурной — судьба! Город на ладони, а подступись-ка: корабли — пристань размачтена. Попытай прорваться! Нацелились, да стрелой без поворота — и наскочили на камень. Люди спаслись, а товары и все золото ко дну.

Если б сумели отвести воду в морях, можно было б открыть подводные золотые прииски, не самородные, а обедованные. Но кому тут до золота, когда забота вся ли голова на плечах держится и мозговые винтики целы.

Выбрались на берег кого в чем застало, и что при себе было то и есть, а у кого за пазухой ветер гулял, иди по миру.

От рыбаков узнают, что нечего было дурака валять, к пристани соваться: понаехало кораблей со всех стран — как рыболовных, так и зверобойные десятками попадаются — гости короля, король Маркобрун женится. И еще узнали, что берет Маркобрун себе в жены армянскую дочь короля Зензевея, королевну Друзиану.

И не то это правда, не то дополнение, будто бы год, как находится королевна во дворце жениха.

«Королевна назначила срок: год. Завтрашний день играют свадьбу».

С горечью слушает Бова — горьким залито, ничего еще не решается, растерянный.

— Торопитесь в город, там по случаю такого дня подают щедрую милостыню.

Таких, как Бова богорадцев, оказалось с круг. «Море взыскало, земля помилует!» И пошли. И не то слепцы Лазаря петь, не то головосеки по разбойному делу.

В лесу разбрелись.

Бова идет один, с глазами вызворот, не глядя куда. Мальгирея! — змеиная любовь спасает, жаля. А Друзиана? — что значит срок год, какая вера, что он вернется. Но какая же вера без любви? Ее вера — любовь и вернула его в срок. И что ему делать — как сказаться?

Если бы не стукнулся лбом, он прошел бы мимо.

На дороге дуб. Под дубом чернец — странник.

«Тот ли это вор? — Бова вгляделся. Тот самый — на постном обветренном глаза вразбежку: белки не выдадут».

— Ты меня узнал?

А у чернеца на губах не по-нашему «отче».

— Не обманешь, мерзавец! И у Бовы вдруг блеснуло: живо! скидывай с себя свою паршивую рухлядь, бери взамен понарядней!

Чернец проглотил свое «от лукавого» и гадливо отшвырнул:

— Не мешай — бандит.

— Скотина! — только и мог сказать Бова и вздернул ему чуню на голову.

И каково было взаимное удивление: под чернецом поблескивал меч.

И как обрадовался Бова: его меч — кладенец.

— Не сокрушай мне ребра! шавкал чернец по-церковно-славянски, я тебе пригожусь.

— А зачем забыдущим зельем меня опоил? Зачем моего доброго коня увел?

— Доброго! ощерился чернец, от твоего коня ни хвоста, ни копыт, ты его не кормил.

— А за меч, спасибо, сберег! сказал Бова и бережно поднял свой меч.

И снова Друзиана жарко обняла все его исподволье, и одно желание вскричало: скорее! увидеть!

Чернец покорно снял с себя свой полукафтан — полурясу — одежда странников.

Бова нарядился чернецом — коротковато и жмет, известно, к чужому платью надо приноровиться.

А чернец легко надел его золото, — в каждую штанину три ноги влезет. — Красное море! раздуло и блеском помаргивает.

— Красавец! Такого тебе ни один портной не выдумает. А это что у тебя, какие иорданские яды? — И вытащил из рясы три мешочка.

— Владей, — сказал чернец, твое счастье! И кому без яда дается счастье! В этом мешочке белое зелье, белее снега, умойся и станешь черен; а это черное, чернее угля, смоет черноту, как и не было; а в этом узелке серый порошок, серее пепла, — забыдущее, кто его размешав с водой или с вином или хоть мало укусит — три дня беспробудно спал.

— И им ты, мерзавец, меня опоил?

— Не тычь, обиделся чернец, забирай добро и да свиданья.

Бова выкрасился белым зельем в чумичку и, в знак мира, черными граблями потрепал чернеца, ровно коня, по лошадиной гриве.

— Свидимся ли?

И пошел.