Том 6. Лимонарь

Как будет после честного стола пир на весело,
Марья, кума подкрестная, подносила чару куму подкрестному,
била челом, здоровала.
И в той чаре уготовано питие смертное.
Князь Михайло Васильевич выпивает чару досуха,
не ведает, что злое питие лютое смертное.
У князя Михайла во утробе возмутилося,
не допировал пиру почестного,
поехал к своей матушке.
Как всходит в свои хоромы княженецкие,
очи у него ярко возмутилися,
лицо у него кровию знаменуется,
власы на голове, стоя, колеблются.

* * *

А для Соломонии исторического имени нет, она из сказок — сестрица Аленушка.

Обе повести демонологические, единственные в старинной русской литературе. Черт и бесы показаны, действующие лица. Обычно в житиях о них только упоминается и чаще в тех случаях, когда кажется проще всего весь «грех» свалить на бесов. Или как в житии Улиании Лазаревской с уличенным бесом расправляются, как с собакой.

Обе повести — исповеди вздыбленной души. У Саввы кровь, семенной пожар, раскаленная страсть и из чада и дыму ему является черный товарищ — «бес». Образ беса из легенды «о проданной черту душе» — последняя жертва любви. Грудцын, конечно, знал сказку «чудо о Теофиле».

Бесстрастная Соломония — блаженная — желанные глаза к живой земле, но всем существом безучастная в этой живой земле — тихий полевой цветок — брошенная в кипь жизни. И ее закрутило. Бес — фалл — в образе Змия вошел в нее, ожег ее и в ее крови расчленился — раздробленные живчики «головастики» вцепились в нее безотступно.

Фаллические видения Соломонии из лицевого жития Василия Нового. Василий Новый — вождь своей духовной дочери Феодоры по загробным мукам, русская Феодора византийский источник «Божественной комедии».

И Савва и Соломония бесноватые — одержимые. Кровь — из крови и через кровь видения.

Все наполнено жизнью и нет в мире пустот. И то, что «умирает», живет, только в других не «живых» формах. И есть такое — живет и действует — о чем никак не догадаешься. Как и каждый о себе, о своих живых силах — человек гораздо богаче, чем о себе думает. Взвих души, потрясение, удар и вот силы, таившиеся в человеке подадут свой голос. А им на их голос будет отклик из «того мира» — отсюда же из этого воздуха, которым дышим. Одержимость и есть обнаружение и со внутри и со вне. Бесноватый тоже, что раскованный — усиленный ритм речи и движения в подхлестывающем танце под потусторонний или точнее иссторонний свист.

* * *

Ихнелат (Повесть о двух зверях) — имя в Смутное время попадается в подметных листах, как обиходное, я узнал о Ихнелате в Устьсысольске, — далеко ж занесло Индию! О Савве Грудцыне и о Соломонии на их родине в Великом Устюге. Ради этих имен стоило и в ссылку попасть!

Изустный рассказ о зверях и о бесноватых меня поразил: я ровно б вспомнил о чем-то, чему был свидетель, а возможно, и действующее лицо. И стал искать в книгах и прежде всего среди «Памятников старинной русской литературы».

Соломонию, ее видения я сначала нарисовал, так мне легче было представить весь ее изворот. И по рисунку пишу.

«Бесноватых» знаю с детства: их «отчитывали» на обедни в Москве в Симоновом монастыре. Когда в революцию, в 1919 г. взорван был исторический Симонов монастырь, меня нисколько не удивило: да если бы не взорвали, стены сами б взорвались — ведь не год, а век из обедни в обедню в соборе творилось такое, воздух был насыщен электричеством и подстенные камни приняли форму чудовищ, богомольцы на них плевали, открещиваясь. И когда я писал Соломонию, я слышал подгрудные голоса, а им отвечал свист — это раскованные силы человека и силы, ими вызванные. Долго я не мог войти в жизнь, окончив повесть (1929 г.).

Раздумывая над судьбой Грудцына, я не нарисовал ни одной картинки, все началось со слова «кровь» и словами выговарилось до конца. Окончив повесть (1949 г.), долго я не мог выпростать голову из-под тяжелого, набухшего кровью, покрывала.

Соломония далась мне с болью, но легче, чем Савва: то ли сестрица Аленушка мне родная сестра, как те мои «Крестовые сестры» или женское моему зрению ближе. Уж очень я к Грудцыну не подхожу, хоть и перечитал все его книги; как никакой я Бова королевич, но неспроста же однажды в Москве нарисована была на меня карикатура: широкая морда с рыжей бородой! Или в закованных моих силах и Ихнелат и Грудцын?

—————

Новейшие исследования о Грудцыне и о Соломонии:

I. М. О. Скрипиль, Савва Грудцын. Труды отдела древней русской литературы. Изд. Акад. Наук СССР. М—Л. 1947 г., V т.

II. М. О. Скрипиль, Повесть о Соломонии («Старинная русская повесть» Н. К. Гудзия).