Том 6. Нума Руместан. Евангелистка

Если были когда-нибудь два человеческих существа, не созданных для совместной жизни, так это они. Во всем решительно являлись они полной противоположностью друг другу: по своим склонностям, по воспитанию, по темпераменту, по крови. Это были воплощения Юга и Севера без малейшей надежды на какое бы то ни было слияние. Взаимная страсть живет подобными контрастами, подсмеивается, если на них обращают ее внимание, ибо считает, что ей все нипочем. Но когда входит в свои права повседневность, когда наступает однообразная смена дней и ночей под одной крышей, чад влюбленного опьянения рассеивается, молодожены узнают и начинают судить друг друга.

В этой новой семье пробуждение произошло не сразу, по крайней мере для Розали. Обычно она разбиралась во всем проницательно и разумно, по отношению же к Нуме долгое время была слепа, не понимая, насколько она выше его. Бурные порывы южан проходят быстро именно вследствие своей бурности. Кроме того, южанин настолько убежден в более низком уровне женщины, что, женившись и будучи уверен в своем семейном благополучии, он свыкается с ним, как господин, как паша, принимает любовь как выражение должной преданности и считает, что с его стороны вполне достаточно, если он позволяет любить себя: по правде говоря, любовь отнимает время, а Нума был теперь очень занят из-за нового образа жизни, на который вынуждали его женитьба, богатство и видное положение в судебном ведомстве его тестя Ле Кенуа.

Сто тысяч франков, полученные от тетушки Порталь, пошли на уплату долга Мальмюсу, на обстановку, на возможность покончить с унылым, беспросветным существованием холостяка. Сладостным показался Нуме переход от потертого бархата диванчика, где он рядом со «старожилкой для всех» уписывал свой скромный завтрак, к столовой на улице Скриба, где он, как хозяин дома, сидел напротив своей элегантной парижаночки за роскошными зваными обедами, которые он давал видным людям из судейского и артистического мира. Провансалец любил широкую жизнь, вкусную и дорогую еду, но особенно любил он наслаждаться ею у себя, с комфортом, с той мерой беззастенчивости, которая разрешает курить сигары и рассказывать соленые историйки. Розали на все согласилась, применилась к жизни открытым домом, к тому, что каждый вечер у них за столом собиралось человек десять — пятнадцать гостей и притом мужчин: среди черных фраков светлым пятном выделялся ее наряд до того момента, когда подавался кофе, открывались коробки с гаванскими сигарами и она удалялась, предоставив мужчинам по-холостяцки закончить трапезу политическими спорами и густым хохотом, покрывавшим иные весьма скоромные речи.

Одни домашние ховяйки знают, что значит ставить каждый день такую декорацию, какие возникают сложности и трудности за кулисами. Розали, не жалуясь, выпутывалась, как могла, старалась все упорядочить: великий человек вовлекал ее в свой суматошный водоворот и время от времени среди громовых раскатов улыбался своей женушке. Она жалела только о том, что он не принадлежит ей одной. Даже за завтраком, за ранним завтраком адвоката, торопящегося в суд, с ними за столом всегда сидел приятель, без которого не мог обойтись общительный южанин: ему нужно было, чтобы рядом с ним всегда находился собеседник, чьи реплики выбивали из него целый фонтан мыслей, на чью руку он мог с удобством опереться, кому он поручал донести до вала суда свой тяжелый портфель.

С каким удовольствием провожала бы она его на тот берег Сены, какое счастье для нее было бы в дождливые дни приезжать за ним в их карете, ждать, пока он выйдет из суда, н возвращаться домой вдвоем, крепко прижавшись друг к другу за запотевшими радужными стеклами дверец! Но она не решалась попросить его об этом; она была уверена, что у него всегда наготове благовидный предлог, чтобы отказать ей, — какое-нибудь заранее условленное свидание в вестибюле суда с одним ив трехсот друзей-приятелей, о которых сын Юга говорил с умилением:

«Он меня обожает… Пойдет за меня в огонь и в воду…» Это было его понимание дружбы. Впрочем, он не был особенно разборчив. По легкости своей натуры, готовой поддаться любому капризу, он бросался на шею первому встречному и так же быстро забывал его. Каждую неделю — новое увлечение, новое имя, не сходящее с его уст, которое Розали старательно выписывала перед каждым званым обедом на разрисованной карточке меню. Потом внезапно оно исчезало, словно личность этого господина была столь же непрочна и так же легко воспламенялась, как пестрый рисунок на обеденной карточке.