Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

В течение последнего месяца европейская печать очень много занималась личностью румынского короля. Она открыла в нем при этой оказии все те замечательные личные качества, какие приписывала не так давно болгарскому царю Фердинанду. У всякого, кто внимательно следил за балканскими информациями европейской прессы, слагалось неизбежно такое впечатление, будто вместе с «квадрилатером» король Карл перенял от Фердинанда весь его моральный арсенал: "гениальную проницательность", "замечательную выдержку", "необыкновенную настойчивость" и пр. и пр. Все это, по меньшей мере… преувеличено. Но несомненно, что в течение почти четырех десятилетий своего царствования Карл Гогенцоллерн сумел использовать свой здравый смысл или, вернее, свою пассивную хитрость, в которой ему не отказывают и враги, для того чтобы в очень большой степени упрочить свое положение в стране. В послесловии к названным выше мемуарам, — это послесловие написано, как говорят, королевой в сотрудничестве с придворной дамой Митой Кремнитц, — следующим образом характеризуется роль и личность короля: "Меж этих обоих крайних (?) направлений (речь идет о либералах и консерваторах) король должен был неизменно заботиться об охранении постоянства курса, ибо он сам являлся единственным устойчивым элементом в этой колеблющейся стране. И эта задача удалась ему превыше ожиданий. Из года в год росло то восхищение (Bewunderung), которое каждый политик испытывал перед зрелой личностью короля и которое, естественно, — без всяких, разумеется, принуждений, — приводило к торжеству мнений короля. Правда, вовсе не в нравах короля выражать свою волю повелительно или хотя бы только точно формулировать свою мысль, — внешним образом он никогда не выступает из конституционных рамок и любит подчеркивать свою конституционную безответственность… И только такая личность, как его, в которой соединено столько видимых противоречий, могла оказаться способной привести Румынию к благосостоянию и процветанию. Упорная воля, проявляющаяся большей частью негативно: не знающая усталости сила, которая всегда стремится к новым формам деятельности; знание людей, которое никогда не схематизирует, но всюду умеет схватить действительно индивидуальные черты; духовная свежесть, которая позволяет каждый вопрос пересматривать в сотый раз с таким терпением, как если б он был совершенно новым и неожиданным; доброта и великодушие, которые все понимают и все прощают, — такою является натура этого монарха, и она именно сумела вывести страну из всех кризисов партийной жизни".[45] Нельзя забывать, что эта характеристика румынского короля написана румынской королевой: немудрено, стало быть, если король выглядит значительно выше собственного роста. Но и в этой преданно-восторженной характеристике достаточно отчетливо названы те, отнюдь не героические, личные черты, которые только и позволили Карлу Гогенцоллерну, чужаку, стать важнейшим рычагом в политической машине Румынии: негативная энергия, направленная на преодоление «крайностей», выжидательное упорство, без творчества и инициативы, и способность в течение четырех десятилетий уклоняться от "точного формулирования своих мыслей". Несколько месяцев тому назад мне однородными чертами приходилось обрисовывать вершителя сербских судеб, Николу Пашича, и, в конце концов, фигура Фердинанда болгарского с успехом укладывается в приведенную характеристику.

Относительная неподвижность социальных отношений и бедность экономической основы обрекала правящие партии вращаться в тесном кругу одних и тех же элементарных задач. Они быстро изнашивались, часто сменяли друг друга и после опытов династической или персональной оппозиции, вконец скомпрометированные собственным хищничеством, начинали вращаться вокруг кунктатора-монарха, как вокруг своей оси. В Сербии, где династии чередовались почти так же часто, как в Болгарии и Румынии — партии, осью политической жизни стал осторожнейший выжидатель Никола Пашич, прославленный своим отвращением к "точному формулированию мыслей". В том же направлении действовала, — пожалуй, с еще большей силой, — и внешняя политика, протекавшая всегда мимо рифов, мелей и подводных скал и требовавшая одного искусства — лавировать. В Болгарии пал Александр Баттенберг, пал диктатор Стамбулов, но удержался, вот уж в течение 27 лет, Фердинанд. В Румынии пал князь Куза, попытавшийся более серьезно подойти к крестьянскому вопросу, — Кузу свергло в 1866 году боярство,[46] — и богатый «негативной» энергией Гогенцоллерн раз навсегда отказался "точно формулировать свои мысли" по этому вопросу. Вождь попоранистов Стереа, пытающийся приспособить идеи русского народничества к чокойскому «либерализму» своего второго отечества, убеждал короля Карла, во время одной аудиенции, что упрочение румынской монархии возможно лишь на пути народолюбивой, попоранистической политики.

— Раз монарх будет с народом…

— Но ведь князь Куза был с народом? — прервал профессора король.

Стереа смешался.

— Да, г. профессор, князь Куза был с народом…