Том 6. Пьесы, очерки, статьи

Столыпин. Я не точно тебя понимаю, Миша.

Лермонтов (смеется). До сих пор у меня был один только настоящий друг – ты, Монго. А сейчас у меня появилось много друзей. Вот этот лист винограда – смотри! – каждый раз, когда я выхожу из комнаты, он задевает меня по лицу, и в этом прикосновении столько ласки и тихого напоминания о себе, что я улыбаюсь ему, как своему старому другу.

Столыпин (садится на перила террасы). Странные мысли приходят тебе в голову, Миша.

Лермонтов. По утрам я часто езжу в горы, Монго.

Столыпин. Я знаю.

Лермонтов. И порой мне кажется, когда я смотрю с поворота дороги на цепи гор и долины, что весь мир сделан из чистого и звонкого стекла. Я часами могу смотреть, как облака курятся над вершинами. Среди камней и цветов журчат родники. Ты пил когда-нибудь на рассвете родниковую воду? У нее привкус счастья, Монго. Ты не смейся. Так редко земля кажется мне праздником. Может быть, потому, что какая-то смутная и счастливая буря замыслов бушует во мне в последнее время. Иногда мне даже страшно, Монго.

Столыпин. Чего ты страшишься, Миша?

Лермонтов. Своей силы. Как будто мне приказали поймать на лету все капли дождя, услышать все неисчислимые звуки земли, узнать все движения человеческих сердец и передать все это в стихах и поэмах. Я устаю от бесчисленных находок и волнений. Да ты не поймешь этого, Монго.

Столыпин (с тоской). Миша, милый! Прошу тебя – уезжай.

Лермонтов. Временами я вижу огромные эпохи в жизни людей, в жизни России так ясно, как если бы я сам был их участником.

Голос Васильчикова (из сада). А вы все спорите. И днем и ночью? Можно на минуту?.

Лермонтов. Входи, Васильчиков.

Входит Васильчиков.

Здравствуй, мартышкин секундант!

Васильчиков. Здравствуй, Лермонтов. А я опять всю ночь не спал.

Столыпин. А что? Играли?

Васильчиков. Да. Играли. Я зашел сговориться. Почему бы нам после этой, – извините меня, друзья, за громкое выражение, – дуэли не устроить ужин с шампанским?

Лермонтов. Ну что ж. Я согласен.

Столыпин. Рано еще думать об ужине.

Васильчиков. Что ты чудишь, Столыпин? Я говорил с Мартыновым. Он выстрелит в воздух. А ты, Лермонтов?

Лермонтов (улыбаясь). Я, кроме как в воздух, ни во что не стреляю.

Васильчиков (Столыпину). Ну вот видишь. Ты нервничаешь, как старая дева. Ужин устроим, пожалуй, у меня.

Столыпин. Как хочешь. (Тихо.) Ты обещал привезти доктора на место дуэли.

Васильчиков. Зачем еще эта комедия? К чему посвящать в этот вздор постороннего человека?

Столыпин (настойчиво). Ты обещал, Васильчиков.

Васильчиков. Ну и беспокойный же ты секундант, Столыпин.

Лермонтов. О чем вы шепчетесь?

Васильчиков. Да все об ужине. (Столыпину, тихо.) Хорошо, я привезу доктора. (Громко.) А сейчас надо выспаться, – ведь все-таки к вечеру дуэль. (Прощается и уходит.)

Столыпин. Последний раз прошу тебя, Миша, уезжай.

Лермонтов (собирает со стола бумаги). Зачем, Монго?

Столыпин. Черт тебя знает, то ты смущаешь меня своим умом, то ты рассуждаешь, как форменный мальчишка.

Лермонтов (смеется). А что ж дурного? Я, Монго, съезжу сейчас верхом в горы и ко времени дуэли вернусь. А ты приготовь пистолеты.

Занавес

Картина десятая

Подошва Машука. Старый дуб. Вдали густой кустарник. Над Машуком висит тяжелая грозовая туча. От тучи дует ветром. Зарницы. Медленный, все нарастающий гром.

Лермонтов стоит в расстегнутом сюртуке на поросшей травой дороге. Рядом с ним Столыпин заряжает пистолеты. Второй секундант – белобрысый офицер, почти мальчик – Глебов ест из фуражки спелые вишни.

Поодаль стоит Мартынов. Он снял черкеску, но снова надел пояс с двумя большими кинжалами. Около Мартынова – Васильчиков.

Лермонтов (протягивает руку и пробует, идет ли дождь). Начинается дождь. Слышишь, Монго, как хорошо запахло. Пора кончать эту историю.

Столыпин. Пистолеты готовы. Миша, я очень прошу тебя – прикрой локтем сердце.

Лермонтов. Ну, глупости. Успеем ли мы до дождя?

Подходит Васильчиков. Он заметно нервничает.

Васильчиков. Ну что ж? Начинаем?

Глебов. Кончайте, ей-богу. Ужин стынет.

Столыпин (тихо Васильчикову). Где же доктор? Ведь ты обещал, Васильчиков.

Васильчиков (смущенно). Да знаешь, они такие трусы, эти господа, – ни один не согласился ехать.

Столыпин (пристально смотрит на Васильчикова, потом коротко, гневно говорит). Считай шаги!