Том 6. Рассказы и повести

На мгновение Мяукин смутился, но, сообразив, что эта «юродивая Лидия», как он мысленно ее обозвал, спрашивает его совсем без задней мысли и даже с ласковой снисходительностью, тотчас же сам засмеялся:

– Много, много, сударыня! А скоро будет еще больше…

Лидия Николаевна недоверчиво покачала головой и опять склонилась над пяльцами, за которые она уселась, как только вышел из своей комнаты Туманов.

– Вы сказали «мистицизм», – проговорил Богдан Юрьевич, хмурясь, – зачем вы произнесли это слово? Я худо его понимаю… А вам, вероятно, и вовсе оно чуждо…

– Ну, хорошо, хорошо… Обойдемся и без этого слова… Я спрашиваю вас откровенно и просто, если хотите, наивно: обязательна ли для вас, товарищ, наша мораль?

– Я, конечно, мог бы и не отвечать вам, – сказал Туманов, подумав немного, – тем более, что вы упомянули о каком-то документе и, очевидно, задаете мне вопрос неспроста, но, может быть, я вам все-таки отвечу… Лидия Николаевна! Как вы мне посоветуете? Отвечать или нет?

– Конечно, отвечайте, Богдан Юрьевич! Этому молодому человеку, – улыбнулась она, указывая на Мяукина иглою, – очень хочется показаться хитрым и умным, а он простой совсем…

– А! Прекрасно! Да, товарищ, для меня ваша мораль необязательна. Я не знаю, какие выводы делаете вы сейчас из моего признания, но… Это дело вашей совести… А мне, по правде сказать, все равно…

– Уж будто бы «все равно», – захихикал Мяукин и стал торопливо прощаться.

Он вышел не так развязно, как вошел, но все-таки, по-видимому, он был очень озабочен тем, чтобы выражение лица его было независимо и, по возможности, многозначительно.

XII

На другой день, в седьмом часу, Туманов должен был, как всегда, встретиться с Ольгой Андреевной на берегу Лены у Серапионовского Камня, высокой отвесной скалы, прозванной так потому, что лет десять тому назад разбились здесь в злую непогоду паузки купца Серапионова.

У скалы этой никто обычно не бывал, но в тот день в половине шестого явилась туда Чарушникова. Она пришла, крадучись и озираясь, и торопливо забралась в одну из расселин и спряталась за густым ельником, как ночная птица.

Через полчаса почти одновременно сошлись у Камня Бессонова и Туманов.

– Мне очень трудно было прийти сегодня, – сказала Бессонова, усаживаясь под скалою на плед, разостланный Тумановым, – два часа сидела у меня Пуговкина и все объясняла, что она против суда над Коробановым, но что все-таки надо идти на суд заступиться за старика… Кошмар какой-то! Ничего понять нельзя…

– А у меня вчера Мяукин был, – улыбнулся Туманов, – тоже говорил что-то неясное… Но Бог с ним… Ольга Андреевна! Не странно ли, мы сходимся с вами здесь тайно, а ведь, если бы кто-нибудь сейчас подслушал нас, вероятно, очень удивился бы, узнав, что мы вовсе не любовники…

– Вовсе не любовники, – повторила Бессонова и, помолчав, прибавила: – И не друзья, пожалуй… А ведь чем-то мы близки друг другу…

– Да. Но, если говорить правду до конца, я боюсь этой близости, Ольга Андреевна.

– Не надо бояться, милый.

– Я боюсь, потому что вместе жить хорошо, но умирать вместе худо, и не нравится мне поговорка: «На миру и смерть красна»…

– А я не живу и не умираю. В летаргии я. И будить меня, пожалуй, не надо… Никому я не нужна и мир мне не нужен.

– Пустыня! – сказал Туманов, указывая на другой берег, где раскинулась тайга.

– Когда вы говорите о пустыне или о тайге, Богдан Юрьевич, у меня сердце падает. И тогда мне на миг проснуться хочется и потом уж другим, вашим сном уснуть…

– А я думаю, что дурно это – все эти наши сны – и мои, и ваши. Я верю, что есть ответственность. Мы ничего не знаем, мы слепы, и, чтобы оправдать нашу жизнь, надо смириться и делать что-нибудь простое, тихое, незаметное, но настоящее и трудовое и, главное, молчать.

– Надо свой путь угадать. Ваш путь не такой, Богдан Юрьевич. Боюсь вам предсказывать. А свой путь я знаю. Мой путь… Ах, да не стоит говорить обо мне. Лучше о жене вашей расскажите мне что-нибудь. Как странно, что до сих пор я с нею не познакомилась.

– О моей жене трудно мне говорить. Я недостоин ее.

– Она прекрасная? Я верю, что она прекрасная. Когда же вы познакомите меня с нею?

– Зачем? Не надо. Она, может быть, удивит вас, но полюбить ее вы не можете.

– Как вы дурно ко мне относитесь!

– Полюбить ее вы не можете, – повторил Туманов, – а, знаете, она недавно странный сон видела: будто бы она под колеса телеги попала… В телеге двое было неизвестных каких-то. И у них «совсем лиц не было, так белое что-то, вроде бумаги»… Она так и выразилась.

– Страшный сон… Вот вы рассказали мне его и я теперь все буду о нем думать. Предчувствия у меня какие-то. Прежде не была я такою боязливою. Вы знаете, когда почта приходит, я письма и газеты со страхом читаю. Революция, о которой я прежде мечтала, пугает меня теперь. Мне все кажется, что это не то и не так.