Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая

В своих драматических произведениях Дюма-сын затронул множество мыслей, поднял целый ряд вопросов, изучил целые специфические области и потаенные уголки современного общества; при этом он обнаружил умелый выбор, останавливаясь на действительно интересных положениях и освещая их ярким светом. Если мы применим к Дюма тот же прием, что и к Ожье, и обратим внимание на созданные писателем устойчивые типы, то их у него, пожалуй, окажется меньше, чем у его знаменитого соперника, но все же: современный дон-Жуан, то великодушный, то черствый (де Рион, Шарзэ, де Жален); интриганка, прожигающая жизнь и пускающаяся «во вся тяжкия», чтобы пробраться из окончательно непорядочного общества в общество несколько более приличное (баронесса д'Анж); умный делец, человек не плохой, почти благородный, но совершенно лишенный морального чувства (Жан Жиро); расточительный отец; влюбленная женщина из народа (госпожа Гишар); наконец г-н Альфонс, — все это удачно схваченные типы, обрисованные неизгладимыми чертами. Искусство, с которым в этих пьесах развертывается действие, поистине изумительно. Быстрое движение, уверенность и точность эффектов, сильные сцены и нервные диалоги придают им огромное достоинство, обеспечивающее возможность надолго пережить породившие их условия и представленное в них общество. Середина XIX столетия выдвинула двух драматургов, которых одно поколение завещало следующему, чтобы последнее могло в их творениях узнать и самого себя и своих предшественников.

Эта же эпоха породила еще по крайней мере двух писателей, не столь великих, но обладавших высоко развитой техникой, умевших построить комедию с утонченной ловкостью, заинтересовать или развлечь зрителя, и бывших замечательными мастерами в области этого самого трудного из всех видов искусства. Викторией Сарду в начале империи со страстью изучал Мольера, Бомарше и Скриба; уверяют, что он проделывал следующие упражнения: прочитав первый акт какой-нибудь пьесы Скриба, он закрывал книгу и старался представить себе дальнейший ход интриги и развязку, причем бывал совершенно счастлив (и это с ним случалось нередко), если придуманная пьеса более или менее точно совпадала с произведением Скриба. Впрочем, — а в таком деле это все, — он сам был талантлив. Драматическая комбинация непроизвольно слагалась в его мозгу.

Его первые пьесы — Черный жемчуг, Бабочка являются чудом остроумия и технической ловкости и в этом смысле стоят даже выше его позднейших произведений. К этому искусству, которому он не разучился до конца своих дней, присоединилась впоследствии довольно поверхностная наблюдательность, схватывавшая налету случайные промахи, эфемерные смешные черты, изменчивые моды и причуды. Этой способности он обязан успехом своих комедий: Наши ближние, Семейство Бенуатон, Серафина, Даниэль Рота, Рабагас.

Наконец, будучи по существу водевилистом, он при желании мог сочинить и недурную мелодраму. Ненависть и Родина — патетические и красноречивые драмы, тогда как Мадам Сан-Жен с одной стороны и Теодора с другой — представляют собой очень искусное и любопытное воскрешение прошлого, сопровождаемое интересной интригой. Среди этого разнообразного репертуара, свидетельствующего о невероятной плодовитости и гибкости таланта, пьеска Разведемся в трех коротких актах, наряду с достоинствами, обычно присущими нашему автору, обнаруживает поразительную тонкость психологического анализа самого высшего разбора и заслуживает восхищения не только рядового зрителя, но и знатоков. Сарду, подобно Скрибу, рядом с которым его поставит потомство (ибо потомство возвратит Скрибу незаслуженно отнятую славу), даже в преклонном возрасте сохранил — случай необычайно редкий в театре — всю живость своего таланта, приобретая вместе с тем, быть может, несколько больше уверенности. В то время, когда пишутся эти строки[228], он еще создает превосходные произведения, и ничто не возвещает близкого конца его поприща. Это человек с самым необычайным театральным темпераментом из всех когда-либо существовавших.