Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар

В сложнейшем положении оказался – и тем не менее являл примеры оптимизма – Карл Готфридович Шмуцокс. Сын Леопольд вместе с матерью обучался в Германии и был мобилизован в германскую армию. Герр Шмуцокс находился в Камынске, когда началась война, – и моментально тогда, быстрее чем Бабенин собрался его арестовать, как врага отечества, – моментально уехав в Санкт-Петербург, отрекся Шмуцокс от германского отечества, исходатайствовал себе русское подданство и вернулся в Камынск с военными заказами, – и вернулся не из Санкт-Петербурга, а из Петрограда, не герром Шмуцоксом, а – господином Быковым. Быков объявил себя националистом, заняв без малого коровкинское место в Камынском отделении михайло-архангельцев, вступив в теснейшую дружбу с подполковником Цветковым. Быков переоборудовал фабрику, работал на оборону, кровью страдал от неудач российского воинства, возносил истинно русскую душу Распутина…

Распутина убили в декабре 1916-го года. Газеты в те дни утверждали, что союзники шлют новые запасы вооружения и новою весною немцы будут биты. Мужское камынское население переоделось в военную форму. Отпускные и раненые офицеры, истерически веселые, ходили с вечеринки на вечеринку в солдатских лазаретах у сестер милосердия, богатых ректификованным спиртом и цыганским пением. Водку в трактире Козлова продавали чайниками. Газеты о смерти Распутина сообщили глухо, называя Распутина «некоим лицом» и пряча его за букву «Р». Исходил декабрь, дни были коротки, в серых морозах. Камынск жил в глухих слухах и в неизвестности, в шепотах. Оконца по вечерам светили тускло из-за отсутствия керосина, но не потухали глубоко за полночь. Почти поговоркою стало милюковское, – «что это, глупость или измена?» – и даже офицеры встречали друг друга не – «здравия желаю» – но – «что это, глупость или измена?!» – остря таким образом. Рождество ж, святки, новый год проводили до исступления весело – или старались проводить весело до исступления, – в отчаянном медицинском спирте, в браге, на маскарадах и на балах: не было человека, который не ощущал бы, что за темнотою ночей, за снегами пространств – лежат – от Балтийского моря до Черного – от Черного до Каспийского – окопы, истекающие кровью. Новый год встречали в Дворянском клубе. Законодателем в Дворянском клубе был – молодое поколение – доброволец, дважды георгиевский офицер с золотым оружием, многажды раненный герой и победитель женских сердец, остряк и кутила – кавалерийский ротмистр Ипполит Афиногенович Разбойщин. Новый год встречали по подписному листу – не на деньги, а на продукты натурою. Больница, лазареты, ветеринарная амбулатория, аптека и полиция обязаны были натуральным спиртом. Сергей Иванович Кошкин вызвался доставить домашнюю «бархатную» брагу. Офицеры во главе с Разбойщиным пили и танцевали. Отцы города пили, ужинали и играли в карты. Иван Иванович Криворотов в партии за преферансом играл с князем Верейским, с Павлом Павловичем Аксаковым и с Николаем Евграфовичем Бабениным. Сергей Иванович Кошкин опился брагою собственного своего изготовления, скандалил, плакал и предрекал гибель всему.

Ночью, прощаясь на перекрестке с коллегами-офицерами, Ипполит Разбойщин сказал:

– Сегодня я здесь, завтра я на фронте, убит!.. Мне сам черт нипочем, предположим, я заразился сифилисом, – так черт ли мне в сифилисе, если меня завтра убьют… а если я жив останусь, – если я жив останусь, так с радости мне и сифилис не страшен!..

Ночью, прощаясь с Павлом Павловичем Аксаковым на перекрестке, Иван Иванович спросил торжественно:

– Что это, глупость или предательство?

– Не знаю, – ответил Павел Павлович.

И в полночь с 9-го января на 10-е, в годовщину расстрела петербургских рабочих, после святочных праздников – постучали на кухне доктора Ивана Ивановича. Отпер Иван Иванович не сразу, прислушался к тишине, недоумевал, – кто бы мог пробраться к нему через забор? – На пороге стоял сын Андрей, в солдатской шинели, заросший бородою до неузнаваемости, никак не жданный.

– Ты?

– Я.

– Откудова?

– С фронта.

– Почему в солдатской шинели?

– Удобнее.

– Ты… ты… ну, как тебе сказать, – ты легальный или не легальный?..

– Нелегальный.

– Почему ж тогда с фронта?.. – Иван Иванович развел руками, далеко от себя отодвинул свечу, вздохнул со свистом, произнес: – Дожили!.. – Чего же стоишь, входи… Матери сообщить или подождать?..

– Подожди. Может быть, можно баню в саду затопить? и может быть, ты найдешь какие-нибудь мои старые штаны и белье?.. – вши меня заели.

Баню затапливал Иван Иванович, со страхом, прислушиваясь к тишине. Воду наносил Андрей. Дрова из сарая нес Иван Иванович на цыпочках, озираясь по сторонам. По сторонам пребывала не очень морозная ночь, не очень темная, но и не очень светлая. Иван Иванович сидел на корточках у печки, когда Андрей мылся.

– Ну, рассказывай. Где ж ты был? что ты?., почему ни строчки?., впрочем, ну, одним словом, как тебе сказать? – понимаю… – сказал Иван Иванович.

– А ты как? – спросил Андрей.

– Я? – плохо. Ты слыхал, как сказал Милюков, – «что это, глупость или измена?..»