Часто вспоминался теперь ему не столь давно минувший юбилей. Все эти бесконечные поздравления, телеграммы, дары. Речи… Благодарения. Какие-то еще попытки увенчать его лишней звездой. Зачем? От звания Героя Советского Союза отказался решительно и рассердился на Маленкова: какой «Гэрой»? С чэго? Награда должьна быт по заслугам». Он что: Днепр под огнем переплыл? Дот-амбразуру закрыл грудью? В атаку первым поднялся? Иное дело — орден Победы… И орден Сталина придумали, похожий на орден Ленина. Зачем? Могли бы и как-то иначе. И в статусе записали: является вторым. А почему? Разве этот «Ильич» столько сделал для страны? Сотой, тысячной доли не сделал… Кто дал социализм этой стране? Разве Ленин? Кто сделал социализм из утопии и мечты реальностью? Кто построил из разграбленной страны единое могучее государство? Кто сплотил теперь уже непобедимый социалистический лагерь? Кто утвердил международный авторитет Союза на всех уровнях? Ильич? И не пора ли уже развенчать его и убрать под каким-нибудь предлогом его пирамиду в другое место?
И вот, создав стране такое могущество, сплотив теперь монолитную партию, оснастив сверхмощным оружием армию, сам он остался больным, теряющим силы человеком. Где же она, справедливость? И ведь ни на кого нельзя с надежностью положиться. Нет надежного преемника, и лишь отпусти вожжи — столкнут. Где справедливость?
В последние дни пятьдесят второго года он вдруг словно вспомнил о Валечке и приказал ей прийти. И тотчас явилась она. Принял ее не в здании дачи, где прожили они столькие годы, не в той комнате, кабинете-спальне-столовой, — жил теперь в деревянном домике по соседству с дачей. Смущенная, напуганная, недоумевающая, стояла она перед ним теперь не в передничке, но в халатике и белой косынке, и было пугаться отчего. 16 декабря был арестован ненавистный ей генерал Власик. Арестован, отправлен под домашний арест генерал Поскребышев, всегда благоволивший ей. Опять шерстили охрану, обслугу. А Сталин ходил, словно помешанный, и оттого еще более страшный. Было у него запалое, зажелтелое и словно обращенное в себя непривычное лицо. Это лицо он и поднял на нее, когда она встала, растерянно уронив руки.
— Вот… Рэщил эще… повыдатся с тобой, — сказал Сталин. — Садыс… Погляжю… Давно нэ видал… Как живешь., можещ… Может, замужь хочэшь?
— Что вы..
— А я., серьезно тэбе говорю… Я много думал о тэбе… Много. Особэнно когда тэбя… сослалы… И письма твои вон оны… Всэ лэжят у маня в столэ. Хороще… чьто ты писала их мнэ… Имэнно поэтому… Я тэбя и понял… Понял… И… — простыл… Да… Вот чьто и хотэл тэбе сказат… Всэ… Всэ считают мэня звэрем… Бэз дущи… А я и в самом дэлэ, навэрное, растэрял эту дущю… Сжег эе… На всом… этом… Тут нэльзя иначэ… Иначэ бы..
Он вздохнул, провел по лицу, уже словно тронутому какой-то неизбежностью, здоровой рукой. Лицо было бледно-серое, в пятнах, морщинах и даже небритое — было воскресенье, а он не побрился.
— Чьто стоишь… Садь, — повторил он, опять проведя рукой по лицу.
И вдруг остолбеневшая Валечка, все еще не решающаяся сесть, увидела, что Сталин плачет. Стирает слезы мало-послушной рукой со щеки и усов.
И тогда она бухнулась-рухнула перед ним и сама зарыдала в три ручья, зарываясь лицом ему в колени, причитая что-то несвязное, женское, горькое..
Это была их последняя встреча.
Через два месяца, 5 марта 1953 года, в 9 часов 50 минут вечера, после четырехсуточной агонии он умер.
Автор не хочет вдаваться в подробности исхода Сталина. Об этом уже написаны (и навраны зачастую) целые книги. Автор считает, что Сталин умер своей смертью. После двух инсультов трудно говорить об исцелении. Была там, правда, и упоминалась всеми бутылка боржоми. Стакан этой воды Сталин выпил перед тем, как рухнуть на пол в малой столовой. Был ли сделан анализ этой воды? А впрочем, зачем.
И вызывает удивление вовсе не то, что так случилось, а то, что, прожив столь удивительную, тягчайшую, наполненную и победами, и тягчайшими поступками жизнь, став неотделимым от истории страны, он, Сталин, удержался в живых так долго. И жизни, и деяний его хватило бы на десять и более иных человеческих жизней.
Бог есть! И он воздал нерукоположенному служителю то, о чем сказано в ВЕЛИКОЙ КНИГЕ:
«ШIРОКЬ ПУТЬ ВВОДЯИ ВЪ ПАГУБУ, И МНОЗИ СУТЬ ВХОДЯЩИЙ ВЪ НЕГО.
ЩЕДРЪ И МИЛОСТИВЪ ГОСПОДЬ, НО И ПРАВО-СУДЕНЪ.
И ОЧИ ГОСПОДНИ ТМАМИ СВѣТЛЬИШИ СОЛНЦА ЕСТА, ПРОЗИРАЮЩЕ ВСЯ ПУТИ ЧЕЛОВЕЧИ».