Том 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Наглого и властного Стэна, возомнившего себя Учителем, Сталин с течением времени принимал все суше, перестал о чем-либо спрашивать его, а тем более спорить с ним. В споре ничего не рождается, кроме вражды, — это Сталин давно усвоил, никакой истины. А Стэн готов был спорить, лезть на стены, чуть ли не хвататься за грудки. Вообще, это был напичканный цитатами и догмами фанатик, прямое продолжение всех этих Белинских, Луначарских, Чернышевских, и в конце концов «ученик» приказал закончить курс наук, а «учитель» был взят под пристальное внимание ОГПУ[1].

Среди гор книг, которые Сталин прочел, а чаще, за неимением времени, просто перелистал и отложил, было немного таких, которые он отложил бы для перечтения. Сказать так можно, ибо Сталин, перечитывая, не оставлял обычных пометок и ничего не подчеркивал, зато мысли, там высказанные, старательно вписывались в тетради по разделам, которые он сам наметил: «Национализм», «Враги», «Евреи», «Предусмотрительность», «Ложь», «Восточная мудрость», «Пословицы к делу», «Добро», «Предатели», «Воспитание», «Классики». А книги, отложенные для перечтения, были: Платон, Аристотель, Пифагор, Эпикур, Солон, Сенека-младший, китайская древняя философия, индийская философия..

Из классиков-литераторов Сталин перечитывал только Щедрина, Гоголя и Чехова, Толстого сколько раз принимался — столько и бросал, Достоевского откровенно презирал и не прочел полностью ни одной книги. Пушкина изредка почитывал, но чаще читал Лермонтова и ставил его выше.

Как-то в откровенную минуту и будучи в изрядном настроении, что бывало не часто, Сталин разговорился с молчаливым своим секретарем, чахоточным Товстухой, и полупрезрительно — полудружески сказал:

— Ну-ка ты, мудрец, найди-ка мнэ чьто-то из старых авторов об управлэныи государством… И чтоб., как на ла-доны… было.

Преданный секретарь, склонив голову к плечу, что-то помекал, по-козлиному пожевал губами и сказал, что поищет. На другой день на стол Сталина легла тощая книжонка, затрепанная и замурзанная, со штампом кремлевской библиотеки. Дореволюционное издание с ятями и ерами: НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ. «ГОСУДАРЬ».

— Вот, — сказал Товстуха, вытягивая свое интеллигентное лицо и делаясь похожим на Луначарского. — Здесь.. пожалуй., собрано все, что стоит знать… (Товстуха, видимо, хотел сказать: «Государю!», но вовремя поправился) для., э-э… успешного., э-э… руководства..

— Хараще… Аставтэ… Я слышал., об этой кныгэ..

Когда Товстуха закрыл дверь, Сталин взял книгу с выражением некоторой брезгливости… Была так затерта, зачитана, с чьими-то почеркушками — чернилами и карандашом. А он не любил затрепанные книги, подчеркнутые мысли… Но… Что делать? Он пропустил нудное (так показалось) посвящение: «Его светлости Лоренцо деи Медичи». Только одна фраза Макиавелли задержала его внимание: «И хотя я полагаю, что сочинение недостойно предстать перед Вами, однако же верно, что по своей снисходительности Вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести Вам дар больший, нежели средство в кратчайший срок постигнуть то, что сам я узнавал ценою многих опасностей и невзгод».

В витиеватой этой фразе Сталин с удовлетворением обнаружил и тонкую лесть, и явное поклонение, и скрытую похвалу самому себе, и даже явно протянутую руку за золотой мздой. Умели крутить фразой, оказывается, и в пятнадцатом веке!

— Ну., посмотрым… чьто ты узнавал! — пробормотал вождь и, закурив трубку, попыхивая ею, начал читать.

Первые коротенькие главы ничем не удивили, хотя и здесь были уже подчеркивания неизвестного читателя или читателей.

Ну, что нового узнал он из такой вот мысли Макиавелли: «Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они искони жили свободно. Государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью».

Дальше Макиавелли рассуждал так: наследному государю, чьи подданные уже успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, чем новому. А новому особенно трудно: люди, которые вечно ждут от нового каких-то новых благ и помогают ему, охотно восстают против старого, но вскоре же они убеждаются, ЧТО НОВЫЙ ПРАВИТЕЛЬ ВСЕГДА ХУЖЕ СТАРОГО.

Сталин снова наткнулся на подчеркнутые слова: «Начну с того, что завоеванное и унаследованное владение могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и раньше не знали свободы. — Сталин заинтересованно воздел брови и через клуб дыма читал дальше то, что было густо подчеркнуто. — Чтобы упрочить над ними власть, достаточно ИСКОРЕНИТЬ РОД ПРЕЖНЕГО ГОСУДАРЯ (здесь было подчеркнуто особенно густо дважды или трижды), ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства».

«Да… Занятно… И как близко по всему, что Ильич и его самые ближние: Троцкий, Свердлов и Дзержинский с «большевиками» — и сотворили».