Том 6. Текучая вода. Ранчо у моста Лиан

То, что мажордом так долго искал и, наконец, нашел, был брод. При других обстоятельствах весьма вероятно, что Сотавенто не поколебался бы переправиться через реку вплавь, но теперь он сделал длинный путь и хотел сберечь силы своей лошади.

Достигнув противоположного берега, он пустил лошадь в галоп, продолжая держаться реки и быстро приближаясь к лесу, зеленевшему на горизонте.

Переправившись через реку, Сотавенто очутился на земле индейцев bravos или «независимых», что, по-видимому, нисколько не беспокоило мажордома, а, напротив, радовало, так как его осанка сделалась более важной, а взгляд засверкал дикой гордостью. Солнце исчезало в волнах золотых и пурпурных облаков, когда Сотавенто въехал под сень леса, где он замедлил шаг своей лошади.

Наконец, после пятичасового пути, совершенного с необыкновенной быстротой, мажордом прибыл к подножию скалы, покрытой лишаями и зеленоватым мхом. Эта скала возвышалась уединенно среди обширной ограды, устроенной, вероятно, краснокожими во время охоты для того, чтобы легче было овладеть дичью. Впрочем, эта ограда была еще свежа, так как земля сохранила черную окраску, и следы огня были видны повсюду.

Сотавенто остановился. На три или четыре мили от него все было голо и печально.

Однако не это место было целью поездки мажордома, так как дав передохнуть десять минут своей лошади, он сел на нее снова и помчался во всю прыть. На этот раз скачка продолжалась недолго, всего три часа.

Лошадь устала и спотыкалась на каждом шагу. Кожа ее покрылась потом, густое облако пара вылетало из ее разгоряченных ноздрей, дыхание прерывалось, и хриплый свист вырывался из стесненной груди. Мажордом же был спокоен и холоден, как и при выезде из гасиенды. Это был железный человек: ни усталость, ни жара не действовали на него.

Уже около часа он ехал среди густого мрака едва заметными дорожками, среди которых он ориентировался так же легко, как днем на улицах города.

Наконец он выехал в довольно большую долину, остановился и сошел с лошади, которая едва держалась на дрожащих ногах. Мажордом посмотрел на нее с сожалением.

— Бедный Негро, — произнес он, тихо лаская ее, — он почти разбит.

Он снял узду и стремена, но прежде чем предоставить коню на свободе искать корм, заботливо вытер его соломой.

С минуту он раздумывал, потом пересек лужайку и быстрыми шагами углубился в лес так легко, что самое чуткое ухо не могло бы уловить шума его шагов.

Через несколько минут ходьбы мажордом, присев в кустарнике, поднес ко рту по два пальца каждой руки и три раза с различными интонациями прокричал совою так удачно, что находившиеся поблизости птицы разлетелись в испуге.

Почти тотчас же невдалеке послышался ответный крик. Тогда Сотавенто издал приятные для слуха и жалобные звуки кроликовой совы. Та же песня почти немедленно раздалась в ответ. Мажордом вышел из кустарника.

Перед ним стоял человек, насколько можно было рассмотреть в сумерках, — индеец.

Он стоял неподвижно и молчаливо.

— Мой брат не желает приветствовать меня! — сказал Сотавенто на языке команчей.

— Олень знает, — отвечал индеец, — что его братья радуются при виде его. Для чего же говорить бесполезные слова?

— Где расположилось в данный момент племя?

— Разве мой брат не замечает желтых листьев? Красные Бизоны ушли в свое зимнее селение.

— Я так и думал, вот почему я, не остановившись в brulis, поехал сюда.

— Мой брат поступил как мудрый человек.

— Вождь не в походе?

— Нет, все воины в деревне.

— Хорошо.

— Мой брат будет следовать за мной к вождю?

— Я следую за моим братом.

— Так пусть Олень идет.

Не дожидаясь ответа мажордома, индеец повернулся и двинулся вперед с такой быстротой, что всякому другому на месте его товарища было бы трудно за ним поспеть.

Скоро Сотавенто увидел среди деревьев сторожевые огни, разведенные в деревне, а спустя несколько минут очутился среди хижин, расположенных, по-видимому, без всякого порядка.

При виде его женщины и дети бросились к нему с криками радости и обнаружили несомненные признаки дружеских чувств. Мажордом кратко отвечал на приветствия и прошел, сопровождаемый толпой, в хижину, в которой собирался совет племени, и где, несмотря на ранний час, уже находились вожди.

По прибытии в деревню с Сотавенто произошла, можно сказать, метаморфоза. Все в нем мгновенно изменилось — внешний вид и поступь, так что никто не принял бы его за мексиканца, будь на нем другое платье.

Он подошел ко входу в хижину совета и здесь почтительно остановился, ожидая, чтобы с ним заговорили.

Вожди важно курили, присев на корточках около огня, пламя которого играло на их лицах, освещая их фантастическими отблесками.

Индеец, служивший проводником мажордому, вошел в хижину и произнес несколько слов тихим голосом.

— Олень — любимое дитя племени, — отвечал важный голос, — всемогущий Ваконда покровительствует ему. Его присутствие среди нас всегда приветствуется с радостью. Мы слышали крики женщин и детей, желавших ему благополучного прибытия. Пусть он займет у огня совета приготовленное ему место. Что скажут мои братья-сахемы?

Другие вожди утвердительно кивнули головой.