Том 6. Зарубежная литература и театр

Это последнее сравнение не случайно. Для Моисеи между Фаустом и Гамлетом нет разницы.Все толкование Фауста у него именно такое: как вел бы себя Гамлет, если бы он со своим характером, своим складом мышления попал в положение, в которое судьба поставила Фауста.

Можно ли при этом говорить о безусловной приемлемости творимого Моисеи образа? Конечно, нет.

И за всем тем роль Фауста — одно из величайших творений Моисеи. Будучи вообще великим и, может быть, величайшим декламатором наших дней, он в особенности изумительно читает Гёте. С первых же слов Фауста вас совершенно захватывает чудный тембр голоса, какое-то особенно мягкое и четкое произношение каждого слова. Филигранная разработка, осмысление всего произносимого, причем это головокружительное богатство голосовых красок сопровождается еще все время грациозной и выразительной жестикуляцией.

Я бы сказал, что Фауст Моисеи есть настоящий апофеоз интеллигенции,людей ума и утонченного чувства. Это недалеко от цели самого Гёте. Фауст у Моисеи беспредельно симпатичен. Он очаровывает с победоносной силой. В моменты раздумья, отчаяния, взлетов, эротики, всегда и неизменно — это тонкий человек, это человек первого ранга «духовности», носитель огромной внутренней жизни. По степени своего обаяния Фауст Моисеи — образ незабываемый. Но, правда, тем самым он сужен. Это не тот гигант Фауст, который может быть представителем Человека. Фауст — утонченный интеллигент.Более склонный к унынию, анализу, чем к движениям воли.

Но как ни великолепно было исполнение этого артиста, он отнюдь не заслонил собою огромного художника Бассерманна.

Если не ошибаюсь, этому артисту под семьдесят лет, и я немножко побаивался за него в этой роли. Например, в гораздо более легкой роли полковника Пикара в пьесе «Дело Дрейфуса» ³некоторая утомленность сказывается.

Ничего подобного здесь. Бассерманн взял Мефистофеля в чисто комическом разрезе, нисколько не устраняя тем самым черт зловещих и злобных. Но ведь Мефистофелю незачем их показывать. Они только прорываются кое-когда. Вообще же это необыкновенно веселый, циничный и умный хромой барин,прекрасно знающий жизнь и смотрящий на людей, всех, даже на Фауста, с высоты своей великолепной и холодной иронии.

Молодая артистка Эвансоказалась в своем роде равносильным партнером двух корифеев немецкого театра.

Она начала очень бледно. Ее Маргарита почти невзрачна. Пуглива и проста. Интерес повысился, когда она вслед за Гёте раскрыла свою внутреннюю скромную, но бесконечно нежную «душу».

Но Эванс загорается внезапно жгучим трагическим светом, когда изображает Маргариту покинутую, отчаивающуюся, осужденную. Маленькие, тоскующие песенки, маленькие судорожные молитвы, которые даны у Гёте отдельными сценками, Эванс превратила в совершенно потрясающие монологи. Ни один момент в игре ее великолепных партнеров не трогал так всю эту публику женевско-немецкой мелкой и средней буржуазии, которую очень трудно тронуть, как поразительная внутренняя скорбь, высказанная здесь артисткой. Кроме того, это было сделано превосходно в техническом смысле. Не нарушая певучести ритма гётевских слов, Эванс вложила в них высокий и законченный реализм.

Все остальные действующие лица, необходимые в пьесе: Марта, Вагнер, Валентин, — сыграны были вполне прилично, но в сущности все-таки здесь имело место бесподобное трио на темы «Фауста».

А трагедия заслуживает целостной и богатой постановки. Обычно попытки такой постановки не удаются, но они должны удаться, ибо пьеса Гёте далека еще от смерти, и если она философски и социально преодолена, то почти никем еще не сознано, как и чем преодолена она.

«Гёц» на площади *

I

Знаменитый датский критик и историк литературы Георг Брандес был одним из европейски признанных вождей радикальной интеллигенции последних десятилетий прошлого века. Глубоким стариком, незадолго до смерти, он выразил горячую симпатию к нашей Октябрьской революции ¹.

Этот самый Брандес в своей ранней книжке «Люди и их дела», в статье «Гёте и Дания» писал: «Можно поставить Гёте в соотношение с любым цивилизованным народом, и можно определить ступень развития этого народа по степени понимания гения Гёте. Действительно, каждая эпоха, каждая страна, каждый человек прекрасно характеризуют себя своим суждением о Гёте. Бертольд Ауэрбах придумал хорошее выражение: „goethereif“, то есть созревший для понимания Гёте. В течение долгого времени ни один народ не находился на этой ступени, не исключая немецкого. Мне кажется, однако, что все они — кто скорее, кто медленнее — поднимаются к этой ступени» ².

В этих словах Брандеса есть, несомненно, доля истины. Но он, прекрасно видя все сильные стороны Гёте, не видит его слабых сторон: ни тех, в которых можно винить Гёте, ни тех, в которых виновато только его время.