Том 6. Зарубежная литература и театр

«Взгляните на великую житницу земного шара (Рим), куда стаскивается все то, что награблено и отнято у других земель; в середине ее сидит ненасытный хлебный червь, поглощающий несметные количества зерна; он окружен сонмом сотрапезников, высосавших сначала нашу кровь, затем глодавших наше мясо, добравшихся, наконец, до мозга наших костей, которые они для этого разбивают; они перегрызают и пережевывают все, что еще от нас осталось. Неужели не возьмутся за оружие, не станут защищаться от них огнем и мечом? Вот грабители нашего отечества, которые раньше обирали наиболее сильную нацию только с непомерной жадностью, а теперь делают это с великим остервенением и нахальством; они утопают в немецком поте и германской крови, они заполняют свою утробу кишками бедняков и ими утоляют свое чревоугодие. Мы даем им деньги; на них они держат себе лошадей, собак, мулов, любовниц и мальчиков. На наши деньги они удовлетворяют свою злобу, живут праздно и весело, одеваются в пурпур, обряжают лошадей и мулов в золото, строят себе дворцы из чистого мрамора. Являясь носителями благочестия, они не только не благочестивы, но прямо презирают добродетель, глумятся над ней и оскорбляют ее. Прежде они опутывали нас мнимыми добродетелями, ложью, хитростями и обманом и добирались таким образом до нашего кошелька; теперь они прибегают к угрозам, запугиванию и силе, чтобы ограбить нас, как это делают голодные волки. А нам еще приходится за ними ухаживать; мы не только не вправе ощипать или заколоть их, мы не смеем даже слегка их коснуться. Когда мы наконец поумнеем настолько, что примемся мстить им? Если прежде нас удерживала от этого мнимая религия, то теперь нас принуждает к тому необходимость»¹⁹.

При таких условиях естественным явился порыв движения против папства почти во всех наиболее развитых нациях Европы.

Во главе движения против пап стали не только гуманисты. Гораздо более сильными врагами оказались представители реформаторов из самих духовных лиц, принадлежавших почти всегда к мелкому светскому духовенству. Такими были: Лютер, Цвингли, Кальвин. Отметим здесь же, сейчас же, что даже самые умеренные реформаторы, — те, которые принадлежали к официальным государственным церквам, занимали, стало быть, совершенно определенное общественное положение и очень скоро превращались из угнетенных в угнетателей или же из вождей оппозиции в защитников установленной ими «истины», были гораздо ближе к типу той интеллигенции Возрождения, о которой мы говорим в этой главе, чем духовенство католическое. Это объясняется тем, что между новым реформаторским духовенством и Римом лопнули все связующие нити. Новое духовенство для того, чтобы приобрести авторитет, нуждалось в поддержке светской власти, оно с самого начала уже становилось на точку зрения защиты своей нации от римской эксплуатации, с самого начала оно протягивало руку союза светской власти своей страны, и когда эта рука принималась, в результате оказывалось, что протестантское духовенство по церковной линии превращалось в своеобразных религиозных чиновников, так сказать, церковного ведомства, во главе которого более или менее определенно становились сами монархи, и что в то же время их привлекали и как очень желанных чиновников по всем другим линиям государственной жизни.

Две силы разрыхляли, как бы социально-химически разлагали реформаторское духовенство.

Близость к светской власти, необходимость служить ей, между прочим и в борьбе с католицизмом (как в вопросах идеологии, так и вопросах секуляризации, то есть грабежа церкви светской властью), чрезвычайно быстро развращала духовенство, лишала его внутреннего самоуважения, заставляла признаться перед своей совестью, что от прежнего командного положения представителей божества на земле не осталось больше и следа и что приходится в значительной степени руководиться принципом «чего изволите».

Но если наиболее слабые элементы (не всегда являвшиеся наиболее слабыми интеллектуально) шли по этой тропинке политического цинизма, то более стойкие элементы реформаторства, наоборот, отталкивались от официального положения церкви, старались порвать ее связь с государством и уходили, — чем дальше, тем больше, — в область ересей, причем руководящей звездой был тот же принцип, который реформаторы положили в самом начале борьбы против пап, — принцип свободы разума, свободы критики. Вот этот характер свободы разума, свободы критики, который в мире Реформации играл очень большую роль, как ни пресекался и как ни искажался он самыми уродливыми проявлениями нетерпимости, роднит реформаторское движение с Ренессансом. Он, во всяком случае, выдвинул значительное количество тех свободомыслящих интеллектуальных сил, которые необходимы были для завершения великого дела — основания светского миросозерцания, — которое было в значительной степени выполнено Возрождением.