Том 6. Зарубежная литература и театр

Она еще гораздо более пуста, чем «М-ль Флют». В ней есть только одна действительно хорошая комедийная сцена ссоры из-за женщины двух стариков-аристократов, которая, впрочем, забавна главным образом вследствие превосходной игры актеров, в особенности Сатурнена Фабра.

Но не хорошо известный Фабр и не артистка Андраль с ее тонким искусством диалога и звучащим как музыка чистейшим французским языком стоят на афишах в качестве приманок Парижского театра². На первом месте стоят сам Вернейль, о весьма посредственном актерском таланте которого я уже упоминал, и очень своеобразная «звезда» современного бульварного театра — Эльвира Попеско.

Парижская публика имеет одну странную особенность. В сущности, коренные парижане терпеть не могут ничего привозного и до сих пор еще склонны считать все иностранное — варварским.

Если парижанам показывают театр Ибсена, то они пожимают плечами и даже глумятся. Если им говорят о великом русском романе — они выражают сомнение, и если соглашаются признать его, то непременно с прибавкой слова — «больной». Если к парижанам приезжает «Камерный театр», они во главе со вчерашними новаторами, вроде Антуана, поднимают крик о нарушении основ театра³. В свое время они освистали Вагнера⁴, позднее они освистали Стравинского⁵. Они до сих пор почти совершенно ничего не знают о немецкой литературе. «Гамлет» только на этих днях в первый раз дан был по действительно шекспировскому тексту, но это в полурусском театре Питоева⁶.

Но зато английские «girls» и «boys» в мюзик-холлах⁷, негритянский джаз, американские звездочки для обозрений проходят при поверхностном, снисходительном, но дружном успехе. — «Vous savez — c'est drole!» — «знаете, это курьезно!»

Для того чтобы парижанин оценил иностранное, нужно, чтобы ему позволили немножко презирать его.

Иностранец, который претендует импонировать, показать себя выше французских ценностей, — враг. Но иностранец, который приехал, чтобы amuser — забавлять, — может быть принят весьма дружелюбно.

Парижанам особенно приятно, когда иностранец является как бы слегка искривленным зеркалом, светящим Лучами слегка искаженного, но французского же солнца.

Теперь, например, начался «фестиваль» Жемье⁸. Первым выступает датский королевский театр⁹. Его снисходительно похвалили. Но в одних газетах я читаю при этом: «Хорошо, что Жемье привозит иностранцев, а то мы — trop peu curieux — слишком мало любопытны».

В других газетах хвалят датчан за то, что они деликатно представили комедию Гольберга, которого так и называют «датским Мольером» и который действительно был учеником Мольера французского.

Мне могут сказать: «Что вам за охота анализировать французскую публику, когда во всех зрительных залах Парижа сидит 50% иностранцев!» Но на это я решительно возражу, что иностранцы в Париже крайне редко позволяют себе иметь собственный вкус. Я говорю, конечно, о многотысячной толпе туристов. Ей хочется подтянуться к Парижу: ей все еще кажется, что мнение Парижа — это мировой сверхкритерий. Итак, тон задает парижанин, особенно парижский журналист.

Вышеописанными характерными особенностями театрального Парижа и объясняется довольно громкое реноме, которым пользуется молодая румынка Эльвира Попеско.

В сущности, иней нет ровно ничего хорошего. Она не стара, она недурна, у нее есть некоторый темперамент. Но она играет не лучше, а скорее похуже заурядных «coquettes»[87] нашей провинции. Ее походка, ее жесты тяжеловаты, ее мимика однообразна, ее речь нараспев — мало музыкальна, голос неприятен, а произношение французских слов — положительно отталкивающе.

Рядом с французским языком Андраль — говор Попеско невыносимо вульгарен. Но она и не играет никогда француженок, она играет офранцуженных славянок, и французы, снисходительно посмеиваясь, находят ее ломаную речь жантильной: ведь она отражает попытки этих варваров говорить на человеческом, то есть французском, языке! «Мило» и то, что она пытается, как умеет, носить парижские туалеты, что она старается быть по-парижски элегантной и пикантной.

Словом, Попеско нравится потому же, почему нравится очень умный орангутанг, который повязывает себе салфетку и ест вилкой.

Этот «милый курьез» Вернейль оправляет в специальные оправы соответственных сюжетов и сильно золотит афишной и газетной рекламой.

Попеско — это румынка под парижским соусом, приспособленная к парижскому потреблению, соответственно позолоченная румынка. Что же? Она, наверно, очень горда своим успехом, с которым мы ее и поздравляем.

Но у Парижа есть и другая экзотическая иностранка, которую он тоже приспособил к своим потребностям, которую он балует еще больше, чем примадонну Парижского театра. Но, несмотря на ее шумный успех и, вероятно, большие деньги, которые она зарабатывает, ее жаль, потому что из-под лака, которым ее покрыли, из-под автоматизма, в который ее загнали, — просвечивает огромная естественная грация, очарование огненного темперамента, какая-то совсем невиданная непринужденность и свобода.

Я говорю о знаменитой негритянке Жозефине Бекер.