Том 7

Осадное положение в Париже было опять отменено, печать снова начала функционировать. Во время приостановки социально-демократических газет, в период репрессивных мер и роялистского разгула «Siecle»[37], старый литературный представитель монархически-конституционной мелкой буржуазии, повернул к республиканству; «Presse»[38], старый орган буржуазных реформаторов, повернул к демократизму, a «National», старый классический орган буржуазных республиканцев, повернул к социализму.

По мере того как становились невозможными открытые клубы, получали большее распространение и усиливались тайные общества. Производительные товарищества рабочих, с которыми мирились как с чисто коммерческими обществами и которые не имели никакого экономического значения, в политическом отношении сыграли для пролетариата роль связующих звеньев. 13 июня снесло официальную верхушку различных полуреволюционных партий, зато у уцелевших масс выросла своя голова на плечах. Рыцари порядка сеяли страх, предсказывая ужасы красной республики, но подлые зверства и гиперборейские ужасы победоносной контрреволюции в Венгрии, в Бадене, в Риме добела омыли «красную республику^. И недовольные промежуточные классы французского общества начали предпочитать посулы красной республики с ее проблематическими ужасами ужасам красной монархии с ее фактической безнадежностью. Ни один социалист не сделал во Франции большего для революционной пропаганды, чем Гайнау. A chaque capacite selon ses oeuvres!^{8}

Между тем Луи Бонапарт использовал каникулы Национального собрания для августейших поездок по провинции, самые горячие из легитимистов отправились в Эмс на поклонение к потомку святого Людовика[39], а масса депутатов из партии порядка занялась интригами в только что собравшихся департаментских советах. Надо было заставить советы высказать то, чего не осмеливалось еще произнести большинство Национального собрания, надо было, чтобы они потребовали немедленного пересмотра конституции. Согласно конституции, этот пересмотр мог состояться лишь в 1852 г. в особо созванном для этой цели национальном собрании. Но если бы большинство департаментских советов высказалось за пересмотр, — неужели голос Франции не заставил бы Национальное собрание пожертвовать девственностью конституции? Национальное собрание ожидало от этих провинциальных собраний того самого, чего ожидали в «Генриаде» Вольтера монахини от пандуров. Но, за немногими исключениями, Пентефрии Национального собрания натолкнулись в провинции на не меньшее число Иосифов. Громадное большинство не хотело понимать назойливых внушений. Пересмотру конституции помешало то самое орудие, которое должно было вызвать его к жизни: голосование департаментских советов. Франция, и притом буржуазная Франция, высказалась, и высказалась против пересмотра.

В начале октября Законодательное национальное собрание снова открыло свои заседания — tantum mutatus ab illo!^{9} Его физиономия совершенно преобразилась. Неожиданное отклонение пересмотра конституции со стороны департаментских советов вернуло его в пределы конституции и напомнило ему о пределах его существования. Орлеанистам стали внушать подозрения паломничества легитимистов в Эмс, легитимистов начали тревожить сношения орлеанистов с Лондоном[40], газеты обеих фракций раздували огонь и взвешивали взаимные притязания своих претендентов. Орлеанисты вместе с легитимистами злились на происки бонапартистов, проявившиеся в августейших поездках президента, в его более или менее явных попытках сбросить с себя конституционную узду, в заносчивом языке бонапартистских газет; Луи Бонапарт, со своей стороны, злился на Национальное собрание, которое признавало право на конспирацию только за легитимистами и орлеанистами, и на министерство, которое постоянно изменяло ему в пользу этого Национального собрания. Наконец, в самом министерстве произошел раскол по вопросу о римской политике и предложенном министром Пасси подоходном налоге, который консерваторы честили как социалистический.

Одним из первых предложений министерства Барро во вновь собравшемся Законодательном собрании было требование кредита в 300000 франков для уплаты вдовьей пенсии герцогине Орлеанской. Национальное собрание согласилось на это и прибавило к реестру долгов французской нации сумму в 7 миллионов франков. Между тем как Луи-Филипп продолжал таким образом с успехом играть роль «pauvre honteux» — стыдливого нищего, — министерство не решалось предложить Собранию увеличить содержание Бонапарта, а Собрание не казалось склонным разрешить эту надбавку, и Луи Бонапарт, как всегда, стоял перед дилеммой: Aut Caesar, aut Clichy!^{10}