Том 7

— В чем провинился мой сыночек, что он лишен твоего счастья? Ведь он же никому ничего плохого не сделал! К тебе бог милостив, а к нему нет. Почему? Тебя никто не посмеет продать в низовья реки! Ох, ненавижу я твоего папашу, бессердечный он, а пуще всего бессердечный к неграм! Так бы и убила его, проклятого! — Она притихла, размышляя, но вскоре опять разразилась истошными рыданиями: — А убить-то придется тебя, моего ребеночка! Его убивать что пользы? Тебя, крошку мою, это не спасет! Продадут мою крошку в низовья реки, и дело с концом! Значит, такая уж судьба у твоей бедной мамы — убить тебя ради твоего же спасения! — Она еще крепче прижала ребенка к своей груди, осыпая его ласками. — Мама должна убить тебя, да как рука на это подымется? Нет, нет, не плачь, мама не бросит тебя, мама уйдет с тобой вместе, убьет себя тоже. Уйдем отсюда, мой сыночек, утопимся вместе и забудем все земные горести! Там-то уж, верно, никто не продает бедных негров в низовья реки!

Она направилась к двери, укачивая ребенка и что-то напевая, но вдруг остановилась на полпути. Взгляд Рокси упал на ее новенькое воскресное платье из немыслимо пестрого ситца с какими-то фантастическими разводами. Долго, долго не могла она оторвать от него затуманенных глаз.

— Так ни разу и не пришлось мне надеть его, а до чего же оно красивое! — запричитала Рокси. Потом, осененная радостной мыслью, тряхнула головой: — Нет, не хочу, чтобы меня выловили из реки на глазах у всего народа, в старом тряпье, будто нищенку!

Рокси положила ребенка и надела пестрое платье. Потом оглядела себя в зеркальце и сама удивилась своей красоте. Нет уж, она нарядится перед смертью по всем правилам! Рокси стащила с головы платок и сделала прическу «как белые», а потом завязала на своих пышных красивых волосах бантики из обрывков разноцветных ленточек и воткнула в них букетик уродливых бумажных цветов. В довершение туалета она накинула на плечи кусок ярко-красного тюля, какой в то время назывался «облачком». Теперь она была готова умереть.

Рокси снова взяла на руки своего сына, но тут ей бросилась в глаза его жалкая, куцая рубашонка из небеленого холста, и она остро ощутила контраст между нищенским видом младенца и сказочным великолепием ее собственного наряда, и материнское сердце не выдержало этого срама.

— Нет, моя куколка, не такая уж дурная у тебя мать! Ангелы будут любоваться не одной твоей мамой, а тобой тоже! Я не хочу, чтоб они сгорели от стыда и говорили Давиду, Голиафу и другим пророкам[72]: «Этот ребенок явился к нам в неподобающем виде!»

Приговаривая так, Рокси стащила с малютки рубашонку и нарядила его в одно из длинных белоснежных платьиц Томаса Бекета — с изящными оборочками и ярко-голубыми бантиками.

— Вот, теперь все хорошо! — Она усадила ребенка на стул и, отступив назад, оглядела его с восторгом и изумлением. — Ох, лучше быть не может! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Я и не замечала, что ты у меня такой красавчик! Мистер Томми ничуть не красивее тебя, ни вот настолечко!

Она шагнула к ребенку хозяина, посмотрела на него, потом перевела взгляд на своего и снова глянула на маленького Дрисколла. Глаза ее странно заблестели, и, пораженная какой-то мыслью, она с минуту стояла как зачарованная, потом пробормотала:

— Вчера, когда я купала их, его собственный папаша спросил меня, который из них его сынок.

Дальше Рокси действовала, как сомнамбула. Она раздела догола Томаса Бекета и облачила его в грубую холщовую рубашонку. Его коралловое ожерелье она надела на своего ребенка. Потом положила обоих младенцев рядышком и, окинув их пристальным взглядом, заговорила сама с собой:

— Кто бы поверил, что платье так меняет детей? Лопни мои глаза, если я сама различаю их, а уж его отец и подавно не сумеет!

Она положила свое чадо в нарядную колыбельку Томми и сказала:

— С этой минуты ты — хозяйский сынок, мистер Том, и я должна привыкнуть называть тебя так, не то, боже упаси, перепутаю, и тогда нам с тобой беда будет! Ну вот, лежи тихонько и не капризничай, мистер Том. Слава богу, ты теперь спасен, ты теперь спасен! Теперь уж ни один человек на свете не сможет продать мое сокровище в низовья реки!

А настоящего Тома она сунула в некрашеную сосновую люльку своего сына и сказала, смущенно глядя на спящего наследника Дрисколла:

— Бог свидетель, болит у меня за тебя душа, малыш, но что делать-то, скажи? Твой папаша когда-нибудь все равно продал бы его в низовья реки, а я бы этого не пережила, просто бы не пережила, понимаешь?

Рокси бросилась на кровать, но долго вертелась с боку на бок. Все думала и думала. Потом вдруг села, в ее возбужденном мозгу мелькнула утешительная мысль: «Это не грех, сами белые так делают! Святой боже, это не грех, нет! И у белых так случается, и не просто у белых, а даже у самих королей!»

Рокси силилась восстановить в памяти подробности какой-то истории, которую когда-то слышала, но забыла.