Том 7

К удивлению обоих заговорщиков, эта фраза не произвела никакого впечатления, ибо пришелец, нимало не смущаясь, с самым невинным видом сказал:

— Извините, не знаю. Я понятия не имею, кто вы. Я только могу предполагать, и тут я, несомненно, не ошибаюсь, — что вы тот самый джентльмен, чье имя и звание значатся на табличке у двери.

— Правильно, совершенно правильно. Садитесь, прошу вас, садитесь. — Граф был смущен, совершенно сбит с толку, в голове у него был сплошной сумбур. Тут он взглянул на Хокинса, который стоял несколько поодаль и тупо смотрел на молодого человека, который, по его мнению, был не кем иным, как ожившим покойником. И у графа родилась новая мысль.

— Тысяча извинений, дорогой сэр, — быстро проговорил он, обращаясь к Трейси, — я совсем забыл о долге вежливости по отношению к гостю, да еще приезжему. Разрешите представить вам моего друга, генерала Хокинса… генерал Хокинс — наш новый сенатор… сенатор от Становища Чероки, величественнейшей территории, которая совсем недавно присоединилась к блестящему созвездию наших суверенных штатов. — А сам подумал; «От этого названия ему сразу кисло станет!» Но поскольку ничего подобного не произошло, весьма огорченный и немало удивленный полковник продолжал церемонию представления: — Сенатор Хокинс — мистер Ховард Трейси из… м-м…

— Из Англии.

— Из Англии?! Но это же нев…

— Ну да, из Англии, я уроженец Англии.

— И вы давно оттуда?

— Нет, совсем недавно.

«Этот призрак врет, как заправский лгун, — подумал полковник. — Такого и огнем не проймешь. Попробую еще немножко его прощупать — пусть покажет, на что он способен». И с величайшей иронией заметил, уже вслух:

— Должно быть, приехали в нашу великую страну отдохнуть и повеселиться? Очевидно, путешествие по величественным просторам нашего Дальнего Запада…

— Я не был на Западе и, уверяю вас, отнюдь не развлекался. Для того чтобы жить, художник должен работать, а не в бирюльки играть.

«Художник! — воскликнул про себя Хокинс, думая об ограблении банка со взломом. — Пожалуй, это правильное определение».

— Так вы художник? — переспросил полковник. И добавил про себя: «Сейчас я его поймаю».

— Весьма скромный.

— В каком жанре работаете? — продолжал хитрый ветеран.

— Станковая живопись.

«Ну, теперь он у меня в руках», — сказал себе Селлерс. А вслух воскликнул:

— Какая удача! Не согласитесь ли вы подреставрировать кое-какие из моих картин?

— С радостью. Разрешите мне взглянуть на них.

Ни малейшего смущения, или замешательства, или попытки увильнуть даже в эту критическую минуту!

Полковник был озадачен. Он подвел Трейси к олеографии, немало пострадавшей в руках предыдущего владельца, который использовал ее вместо абажура, и сказал, широким жестом указывая на картину:

— Это творение дель Сарто…[40]

— Разве это дель Сарто?

Полковник укоризненно поглядел на Трейси, дал ему время осознать свою бестактность и продолжал с таким видом, будто никто и не прерывал его:

— Это полотно дель Сарто — пожалуй, единственный оригинал великого мастера, имеющийся в нашей стране. Как вы сами можете судить, работа столь тонкая, что было бы рискованно… не могли бы вы… м-м… не согласились ли бы вы показать мне, что вы умеете, прежде чем мы…

— С радостью, с радостью. Я сниму копию с одного из этих потрясающих полотен.

Были принесены акварельные краски — реликвии, сохранившиеся со времен пребывания мисс Салли в колледже. Трейси, правда, сказал, что он лучше пишет маслом, но раз ничего другого нет, попытает счастья и акварелью. И его оставили одного. Он принялся за работу, но слишком уж много было здесь достопримечательностей, и они были столь неотразимы, что Трейси встал и принялся бродить по комнате, удивленный и в то же время завороженный окружавшими его шедеврами.

Глава XIX

Тем временем граф и Хокинс, возбужденные и встревоженные, вели между собой следующий разговор.

— Меня чрезвычайно тревожит одно таинственное обстоятельство, — сказал граф. — Откуда у него взялась вторая рука?

— Да, меня это тоже тревожит. И потом, меня волнует еще одно обстоятельство: призрак-то ведь англичанин. Как вы это можете объяснить, полковник?

— Честно говоря, сам не знаю, Хокинс. Право, сам не знаю. Все как-то очень запутанно и страшно.

— А может быть, мы вызвали из могилы кого-нибудь другого, как вы думаете?

— Другого? А одежда?

— Одежда, несомненно, та самая, тут ничего не скажешь. Как же нам теперь быть? Насколько я понимаю, получить за него вознаграждение нам не удастся. Награда обещана за однорукого американца, а у нас — двурукий англичанин.

— Что ж, а может быть, никто и не станет против этого возражать. Ведь мы же дадим не меньше рук, а больше. Следовательно…

Но полковник сам понял, что его довод малоубедителен, и не договорил. Некоторое время друзья молча раздумывали над возникшими осложнениями. Наконец лицо графа засветилось вдохновением, и он внушительно произнес: