Том 7. Бессмертный. Пьесы. Воспоминания. Статьи. Заметки о жизни

Монселе в осаде: прекрасное поведение Монселе во время осады Парижа. Он человек чувственный, лакомка и герой: готов отдать жизнь за отечество, но боится страданий, а главное, боится показаться смешным. Между тем у Монселе есть брюшко, а строевые занятия тяжелы. Он стал упражняться отдельно и овладел оружием, хотя руки у него короткие. Он присоединился к своему отряду только после того, как в совершенстве изучил всю механику, и вызвал всеобщее восхищение и своей выправкой и чудовищным аппетитом.

Невыносимо тяжело слышать про знакомого человека: «Расстрелян». В ушах раздается его крик, видишь его искаженное лицо, видишь судорожное движение сраженного пулей человека, который падает на землю.

Даже в самых кровопролитных сражениях смерть лишь возможный исход, случайность.

Стоя, лежа — два разных взгляда на сражение, прекрасно подмеченных Толстым. Но мне хотелось бы применить этот взгляд к жизни: на нее ведь тоже можно смотреть по-разному, в зависимости от того, смел человек или труслив.

Ложь во спасение! Где-нибудь изобразить в высшей степени драматическое положение честного человека, которого жизнь принуждает лгать, иначе он будет обесчещен.

— Почему твои песни так коротки?.. — спросили однажды птицу. — Разве тебе не хватает дыхания?

— У меня очень много песен, а мне хочется пропеть их все.

Как все переплетено в жизни! Какая таинственная нить связывает наши души с предметами! Прочтешь в лесу книгу-и воспоминание остается на всю жизнь. Стоит подумать о лесе — и вновь видишь книгу; стоит перечитать книгу — и вновь видишь лес. Я много провожу времени за городом, и для меня заглавия произведений, имена писателей овеяны запахами, звуками, тишиной и прохладой аллей. Так, один из рассказов Тургенева вызывает у меня в памяти вересковую пустошь, тронутую осенью.

В общем, лучшие часы нашей жизни — это те скоротечные мгновения, когда думаешь со слезами на глазах: «Как мне хорошо!» Они так глубоко запечатлеваются в нас, что все окружающее — пейзаж, время — примешивается к воспоминанию о нашем счастье, наподобие водорослей и сломанных кувшинок, которые рыбак вытаскивает в сетях вместе с трепещущей среди них золотой рыбкой.

Сколько бы Шанфлери ни писал романов, он всегда будет автором пантомим: у его действующих лиц есть только жесты.

Я видел рыб, которые, умирая, пять или шесть раз меняли окраску. Агония, богатая множеством оттенков, как закат солнца на Востоке.

Он говорил: «Я всю жизнь старался подавить в себе характер отца, пробуждение которого я ощущал ежеминутно вместе с его капризами, с его вспышками гнева». Испуганный этим сходством, он замечал, что стоит ему поддаться своим врожденным побуждениям, как выражение его лица меняется и становится похожим на отцовское.

Южане-кузнечики: они вечно на людях, вечно поют.

Почему я ощущаю привкус сладострастия и смерти в безумной, страстной музыке Россини? Не знаю. Но его сладострастные звуки неизменно вызывают это трепетное, мимолетное чувство где-то в глубине, в самой глубине моей души!

Продолжаю наблюдения, сделанные над светом моей женой, и мои собственные наблюдения в лесу Фонтенебло.

Интересно видеть, как изменяются цветы моего садика: лица роз бледнеют или вспыхивают в зависимости от состояния неба. На закате, с приближением сумерек дрок загорается и озаряет весь сад: можно читать при его свете. Клумбы с белыми левкоями искрятся, и весь сад сияет, переливается всеми красками, живет за счет собственного света.

Играя Вебера при открытых окнах, в семь часов вечера, в июне, Ж. говорил, что музыка Вебера расширяет пейзаж, что привычная для нас природа приобретает торжественность. Еще о природе: как подходят друг к другу вода и цветы, как цветы любят воду!

Честолюбие любит узкое пространство: высокопоставленного человека, всемогущего выскочку не так порадует грандиозный триумф, как мелкое удовлетворение тщеславия в определенном месте, на углу деревенской улицы, на которой он родился.

Остерегайтесь излишнего артистизма — можете потерять оригинальность.

Три лудильщика идут по дороге, блестя на солнце кастрюлями. Кричат по очереди: «Кому лудить!» Один — негромко, другой — погромче, третий — совсем маленький — писклявым голосом. Удушливая жара, пыльная безлюдная дорога, ни дома, ни деревца, ни кустика. Трогательно!

Бывают невеселые хохотушки.

Симпатические чернила, видимые при свете очага. Моя жена сказала, что ей бы хотелось писать этими чернилами свои книги: их можно было бы читать только при огне, иначе говоря, они были бы доступны только светлым натурам.

Провести параллель: звезды, которые, быть может, угасли миллионы лет тому назад и все-таки продолжают светиться и будут еще светиться в течение веков, — и умерший гений и бессмертие его труда. Кажется, что Гомер поет до сих пор.

Телемак. Молодой человек послан матерью к старому другу, который должен стать его Ментором. Но старик менее рассудителен, чем юноша, и вот Телемак все делает сам и помогает Ментору выпутаться из множества неприятных положений, хотя тот и считает себя человеком опытным.