Том 7. Храм согласия

Ираклий Соломонович Горшков во главе всех четырех порожних студебекеров убыл со двора по одному ему известному маршруту. Как сказал Ираклий Соломонович, вытерев скомканным платочком бледный лоб марсианина: «В одно место». Так он сказал Папикову, игриво моргнул сразу обоими голубыми глазками, еще раз вытер испарину со лба – и был таков. Все знали, что «места» Ираклий Соломонович знает, как никто другой, а значит, приедет с добычей: не зря ведь он велел покидать в кузов головной машины тридцать двухкилограммовых банок американской тушенки – самой твердой валюты тех дней.

Александра намыливала доски пола большим куском темного хозяйственного мыла, оттирала первую грязь веником, смывала, а потом скоблила широким армейским ножом, который остался у нее еще со времен службы в штурмовом батальоне морской пехоты; потом опять смывала, снова намыливала, драила веником, скоблила ножом и так двигалась потихоньку от закрытой ею парадной двери к черному ходу. Скоро к Александре присоединилась «старая» Наташа, теперь уже всем известная как фронтовая жена Папикова. В четыре руки дело пошло еще веселее. «Квартетом легче и петь, и жить», – как говаривала когда-то тренер по акробатике Матильда Ивановна, старшая жена Вовы-Полторы жены. Квартетом наверняка хорошо, да и дуэтом тоже, оказывается, очень неплохо.

Прибиравшие в палатах женщины запели, сначала вразнобой и разные песни, а потом наладились на одну, хором – двери кругом были открыты, и в гулком пустом помещении все слышали друг друга очень хорошо.

По-зара-ста-ли стеж-ки, до-рож-ки,
Где про-хо-ди-ли ми-лого нож-ки,
По-зара-ста-ли мо-хом, тра-вою,
Где мы гу-ля-ли, ми-лый, с то-бою…

Всем безумно хотелось домой, к нормальной гражданской жизни, и в каждом голосе, и в общем хоре было столько тоски и столько надежды на выстраданное счастье, как казалось всем тогда, на счастье, завоеванное безусловно, безоговорочно.

– А у тебя хороший голос, – сказала Александре «старая» медсестра Наташа.

– А что, я пела?! – Александра смутилась до слез. Она не слышала своего голоса в общем хоре, вопрос Наташи застал ее врасплох, и она почувствовала себя так, как будто ее уличили в чем-то нехорошем. Со дня исчезновения Адама она ни разу не пела, даже наедине с собой, а сейчас… Значит, она, Александра, выходит на новый виток своей жизни? Без Адама? Нет! Нет! И еще тысячу раз нет!

Женщины продолжали убирать с песнями, а Александра драила пол молчком, как провинившаяся, как застигнутая на чем-то постыдном, чему нет и не может быть оправдания.

Маляры-чехи начали красить оконные рамы с улицы, и запах масляной краски проникал в помещение. Когда домыли полы, Папиков позвал Наташу и Александру прокаливать кварцевыми лампами будущую операционную. А там вскоре вернулся и Ираклий Соломонович Горшков с четырьмя «студебекерами», груженными чуть ли не под брезентовые потолки.

– У нас все есть! – громко кричал посреди двора Ираклий Соломонович. – И для девочки, и для мальчики, и для всем – все есть!

Санитары сколотили во дворе длинные столы, лавки, санитарки застелили столы остро пахнувшей новенькой клеенкой в розовый цветочек, извлеченной из привезенных Горшковым несметных сокровищ, и скоро всех позвали на обед – и наших, и чехов. На первое подали борщ с настоящей свежей капустой – в каких парниках достал ее Ираклий Соломонович, одному богу известно! – на второе была гречневая каша с тушенкой, обильно посыпанная свежей петрушкой и укропом. Обед действительно был подан к столу, потому что люди ели не из котелков, а из тарелок. И глубокие тарелки для первого, и мелкие – для второго были из единого сервиза тончайшего сербского фарфора, наверное, сервиз был персон на шестьдесят, не меньше, его тоже, конечно же, привез из своего последнего набега Ираклий Соломонович. Он был так доволен, что вверенные ему люди наконец едят по-людски, что слезы умиления стояли в его голубых глазках.

Компот из сухофруктов разливали по высоким пивным кружкам хотя и стеклянным, но очень тяжелым.

– А за ужином, – пообещал Ираклий Соломонович Горшков, – за ужином будет сто грамм. За Победу! – И он гордо поднял над головой маленький, крепко сжатый кулачок.

После обеда был объявлен получасовой перекур, а там снова взялись на работу. Сделавшие еще одну ходку автомашины привезли с немецких складов новенькие госпитальные кровати, столы, стулья, тумбочки – знал «места» Ираклий Соломонович, ох, знал!

Под руководством Папикова несколько наиболее ловких молодых врачей и санитаров начали монтировать операционную. Александра и «старая» Наташа были здесь же и вместе с полковником подсказывали работникам, что куда, что как и где лучше. Не зря говорил Папиков: «За одну хорошую операционную сестру я отдам двух посредственных хирургов».

– Викинуть! Викинуть все чертовам бабушкам! – раздался из коридора визгливый и гневный голос героя недавнего обеда Горшкова.

Стоявшие вблизи друг друга Папиков и Александра с улыбкой переглянулись.