Том 7. Храм согласия

Пока подъезжали к дальнему холму, очертания форта Джебель-Кебир на его вершине как бы растворились в быстро темнеющем воздухе на границе дня и ночи, такой резкой, такой стремительной в Северной Африке. Скоро выбрались на белую известняковую дорогу, призрачно отсвечивающую в уже полной ночи с первыми звездами, мелькающими в прогалинах легких, текучих облаков.

– Выхожу один я на дорогу,
Предо мной кремнистый путь блестит,
Ночь тиха, пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит! 

– громко продекламировала Мария. Все так совпадало вокруг, так ложилось на душу.

– Стихи? – уверенно спросил мсье Пиккар, хотя и не понимавший по-русски, но не обделенный чувством ритма.

– Стихи.

– Не знаю, о чем они, но по звуку очень красиво, – мечтательно сказал мсье Пиккар. Они ехали в горку, так что кони шли шагом.

Мария перевела строфу из Лермонтова. Она слишком хорошо владела французским языком, чтобы не заниматься буквалистикой, а передать суть и прежде всего, конечно же, настроение.

– Большой поэт, – сказал мсье Пиккар, – но я о нем никогда не слышал.

– Я уже привыкла к тому, что вы, французы, мало что знаете о русских, – без обиды сказала Мария. – Достоевский, Толстой, Чехов – вот и все, что вы слышали.

– Не только слышали, но и читали, и смотрели спектакли, – задиристо парировал мсье Пиккар.

– А мы выросли на французской литературе.

– Разве это плохо?

– Нет, почему же, нормально. Просто мы, русские, более молодая нация. Вы ведь это хотели сказать?

– Примерно, – добродушно усмехнулся мсье Пиккар.

Дорога пошла под уклон, и кони охотно перешли на рысь.

– Замолвите за меня словечко перед де Голлем. Я пригожусь, – осаживая Фридриха у поворота к своей вилле, сказала Мария.

– Еще бы! – Мсье Пиккар тоже осадил коня. Марии нужно было направо, а ему прямо, но тоже совсем недалеко, метров пятьсот-шестьсот.

Кони нетерпеливо пританцовывали на месте: хотелось в стойло – к питью, к овсу, а хозяева все не подавали команды. Их молчание явно затягивалось. Мсье Пиккар ждал, но в гости его не приглашали.

– Де Голль наверняка заинтересуется вами, – наконец сказал он, и в голосе его было столько надежды, что Мария поверила.

– Буду рада служить. Теперь это и моя война. А найти меня просто: каждые полтора-два месяца я буду приплывать к Николь на ее яхте.

– Не боитесь?

– Боюсь. Но другого пути у меня нет. Запомните: большой серый дом у кладбища за высоким каменным забором.

– Понял. Я обязательно все исполню.

– Не сомневаюсь! – Мария ловко перегнулась в седле и поцеловала мсье в щеку, чуть-чуть даже коснувшись своими губами его губ. – С Богом! – И она осенила его, католика, широким православным крестом.

Мсье замешкался, хотел что-то сказать, но вдруг поднял своего коня на дыбы, и тот понесся галопом прочь по белеющей в ночи дороге так, что только искры летели из-под хорошо подкованных копыт.

XX

В конце первой декады февраля 1942 года Мария Александровна отплыла с Иваном Павловичем Груненковым в Марсель. У них установились дружеские, почти родственные отношения, хотя в пути они редко виделись: стоять за штурвалом приходилось по очереди. Яхта «Николь» была в отличном техническом состоянии; погода выдалась облачная с частыми дождичками, что позволило им добраться до Марселя вполне благополучно.

В Марселе было тепло, дороги высохли после зимних дождей, деревья опушились первой нежной зеленью, отчего даже воздух вокруг них реял зеленоватым ореолом. С каждой минутой приближалась благоуханная южная весна.

«Пора брать садовника, – подумала Мария, входя во двор марсельского особняка Николь с его обширным запущенным садом. Большой серый дом был сложен из потемневшего от времени песчаника; камни были крупные, прямоугольной формы, а в расселинах между ними мягко зеленел вековой мох, обновляющийся год от года. – Дом громадный, и как они его отапливают? Как убирают, если учесть, что Николь не терпит посторонних?»

Посторонних Николь действительно не терпела. Весь дом обихаживали только истопник Жан и его жена Жанна – люди довольно пожилые, хотя еще крепкие. Сложность их жизни в темное время года заключалась в том, что Николь не разрешала им находиться в своем присутствии, и каждое утро они выжидали далеко за воротами в кустах, пока Николь уйдет на кладбище к Шарлю, а вечером спешили исчезнуть до ее прихода. Они не обижались на хозяйку дома, потому что принимали ее условия не как барскую прихоть, а как проявление болезни.

Николь, конечно же, была у Шарля, а Клодин встретила Марию со слезами радости. Разумеется, Клодин всегда раздражала Марию своей одноклеточностью и вечным «горячим», но за долгие годы знакомства они не то чтобы сроднились, а как бы попритерлись друг к другу, к тому же Мария давно взяла себе за правило пропускать мимо ушей пустопорожнюю болтовню госпожи полковницы.