Том 7. Храм согласия

Овдовевший в конце ноября 1942 года доктор Франсуа стоял неподалеку от Эйзенхауэра. Он был привычен к жаре, тепло одет и бодр духом. Почему тепло одет? Да потому, что от сильной жары, как и от сильного холода, одно и то же спасение – теплая одежда, защищающая тело от холода и от зноя в равной мере. Доктор Франсуа обратил внимание на неестественность позы Главнокомандующего, на то, как тот старается справиться с судорогой в ноге. Франсуа хорошо знал помещение канцелярии, помнил, где должна быть трибунка, которую обычно ставили на постамент для выступлений генерала Шарля перед широкой аудиторией. Доктор разыскал эту хотя и не маленькую, но легкую конторку, не чинясь, сам притащил ее к постаменту. Не спрашивая разрешения Эйзенхауэра, он водрузил перед ним конторку, надежно скрывавшую его фигуру от взглядов и позволившую облокотиться о нее. Доктор тут же сел на корточки и принялся массировать ногу генерала. Он делал это так жестко, так умело, что боль вскоре отпустила Эйзенхауэра.

– Вы спасли меня, дружище! – сказал Эйзенхауэр на ломаном французском.

– Все нормально. Главное, меняйте опорные ноги и переносите тяжесть тела на руки – теперь вам есть обо что облокотиться. Мужайтесь! Я буду рядом, массаж еще понадобится. Этому параду еще часа три… – сказал Франсуа по-английски.

Увидев маленькую зеленую муху перед носом генерала, доктор Франсуа ловко поймал ее в кулак, придавил и выбросил вон. Главнокомандующий был счастлив!

До конца парада доктор Франсуа еще раз массировал ноги генерала, и они расстались друзьями.

– Я жду вас на ужин, – напомнил Эйзенхауэр. – Вы будете моим личным гостем.

XXXVII

Много земель повидала на своем веку Мария Александровна, но ни в одном краю не приходилось ей наблюдать такого многослойного света, как в Тунисе, света, играющего десятками оттенков и словно перетекающего по предметам, на которые он падал. А какая ясность цвета, особенно над пустыней, какая чистота тонов! «Сюда бы собирать художников со всего мира, – думала она и сейчас, автоматически ведя авто по белой насыпной известняковой дороге, как бы парящей в небесах, размытых зноем. – Боже, сколько оттенков белого, желтого, серого, голубого, дымчатого над морем, почти фиолетового у горизонта и сколько еще других полутонов света и тени…»

Внизу справа проплывали столбики словно посыпанных мукой белых от пыли кактусов, слева скользило синее зеркало Тунисского залива с далекими черными парусами рыбацких фелюг. Дорога была пустынной, и Мария Александровна предельно утопила педаль газа – только скорость и гибельный риск еще как-то трогали ее почти омертвевшую душу. А ведь ей лишь 38 лет, она здорова, умна, богата, красива, большая война еще не окончилась, но все это для других…

11 ноября 1942 года десять немецких дивизий одномоментно пересекли демаркационную линию и оккупировали ту часть Франции, что якобы была независима и находилась под управлением правительства в Виши маршала Петена, которому шел восемьдесят седьмой год. Одновременно с немецкими подразделения итальянской армии оккупировали Французскую Ривьеру. И немцы, и итальянцы были потрясены тем, что французы не оказали им ни малейшего сопротивления.

В декабре до Тунизии дошли французские газеты. В той самой, где когда-то была напечатана фотография Марии Мерзловской с Коко Шанель, от 21 ноября 1942 года, в разделе «Хроника», Мария Александровна прочла одну за другой две заметки.

«…Hier, dans dans la cour de son hôtel particulier, а la périphérie de Marseille, une patrouille allemande a fusillé la veuve du général français célèbre Charles J., héros de Verdun et gouverneur de la Tunisie, ainsi que sa cousine et les trois, soi-disant, prisonniers de guerre russes des maquis qui travaillaient dans la propriété de Mme Nicole. Les témoins oculaires de l’incident, les domestiques Jeanne et Jean N. affirment que Mme Nicole, en réponse au massacre des Russes a donné une gifle а l’officier SS, ce qui a servi de prétexte pour la fusillade…»[39]

«…d’aprés les agences d’information anglaises, hier, а l’aube, l’aviateur célèbre de la France, héros de Verdun, étant, ces derniers temps, moniteur militaire de l’école d’aviation, près de Londres, compte Antoine K., en pilotant l’avion d’étude d’origine française “Potez-25” a éperonné un bombardier lourd allemand а 4 moteurs “Focke Wulf-200”, se dirigeant avec sa charge mortelle du côté de la capitale britannique. Les deux avions ont sauté en air au-dessus de la Manche. Il paraot que les bombes allemandes se sont explosées. L’explosion était d’une telle force, qu’on l’entendait des deux côtés du détroit. En tant que héros de la première guerre mondiale, le compte Antoine K. ne pouvait pas ignorer que le premier éperonnage dans le monde aérien a été pratiqué par le pilote russe Nestérov, en 1914…»[40]

Далее шел абзац о широкомасштабном контрнаступлении русских (сразу тремя фронтами) под Сталинградом – собственно, для этого и понадобился журналисту пассаж о русском пилоте Нестерове.