Том 7. Художественная проза 1840-1855

В деревне, как известно, праздники не оканчиваются одним днем. Хозяин непременною своею обязанностию почитает содержать на свой счет, по крайней мере в продолжение трех дней, удостоивших его своим посещением знакомых и приятелей с их лакеями, кучерами и лошадьми. Так было и у Андрея Матвеевича. Все гости, кроме людей должностных да нескольких городских жителей, отговорившихся крайнею необходимостию, принуждены были еще на два дня остаться у него «на хлебах». В разных местах дома были постланы тюфяки на кроватях, диванах, стульях, составленных рядом, и даже на полу… К рассвету все угомонились, и дом Андрея Матвеевича превратился в стоглавое чудовище огромного размера, храпящее изо всей мочи. Утро, по обыкновению, началось чаем; потом подавали завтрак, который произвел благотворную перемену в гостях. Отяжелевшие головы оправились, сонные глаза просветлели; всем стало очень весело. Только один Зеницын был по-прежнему скучен. Напрасно заботливый хозяин старался предупреждать его желания, напрасно Черницкий придумывал для него развлечения. Хандра не проходила.

Обед был довольно шумен. После обеда всякий занялся, чем хотел. Зеницын ушел в сад.

— Насилу мы вас нашли, — кричал Андрей Матвеевич, подходя к беседке, где стоял Зеницын. — Нам нужно с вами поговорить о важном деле.

— Я весь к вашим услугам… Что вам угодно?

— Знаете, разнообразие важная вещь в жизни. До чая время у нас совершенно свободное… Я предлагаю прогулку верхом; дамы согласились с восторгом; дело за кавалерами… Вот вам бы хорошо прокатиться… несколько рассеять меланхолию.

— В самом деле, поедем ненадолго. Погода прекрасная! — подтвердил Черницкий, явившийся вслед за Андреем Матвеевичем.

Зеницын тяжело вздохнул.

— Ехать верхом, — сказал он трагически, — разве потому, что тут можно встретиться с опасностью, что на лошади я буду на шаг ближе к смерти, которой так жадно просит душа моя?

— Да что с тобой? опять трагедия! — воскликнул Черницкий.

— Помилуйте! лошади смирные… бояться нечего…

— Хорошо, я поеду… только с условием, чтоб вы позволили мне взять лошадь, какую я захочу…

— С удовольствием, какую угодно. Вот хоть чалую… Лошадь красивая, кроткая и хорошо скачет…

— Нет, она мне не нравится. Дайте мне сивую.

— Сивую? — повторил Андрей Матвеевич со страхом, — Вы хотите взять сивую?

— Да.

— Помилуйте… как можно… Разве вы не помните: ведь я вам говорил, что она на днях до полусмерти убила моего кучера.

— А меня убьет до смерти! — с какой-то напыщенной радостью вскричал Зеницын.

— Право, я не понимаю вас… Лошадь еще невыезженная, горячая, бешеная… Она и сесть не допустит.

— Уж я как-нибудь сяду… Что ж, неужели вы не можете сделать для меня такого ничтожного одолжения?

— Как можно… Не хочу оскорбить вас отказом… Но пойдемте, посмотрим на нее. Я уверен, что вы сами откажетесь от своего намерения, как скоро на нее взглянете.

— Скажите только, могу ли я взять ее?

— Извольте, если вам угодно… Но я уверен… Из беседки вылетело восклицание ужаса.

— Никак в беседке кто-то вскрикнул, — сказал Андрей Матвеевич. — Не случилось ли чего? Ах, это вы, Александра Александровна… Что с вами? — продолжал он, заглядывая в дверь беседки.

— Паук, паук! — закричала Александра Александровна, закрывая лицо руками. — Я ужасно боюсь пауков.

«Вот чудо-то! Ничего не боится, а паука испугалась», — подумал Андрей Матвеевич, возвращаясь к своим спутникам.

Они пошли смотреть лошадь.