Том 7: Марселина Деборд-Вальмор: Судьба поэтессы; Мария Антуанетта: Портрет ординарного характера

От любви она еще могла бежать, но от смерти — нет. Перед смертью она бессильна. Она чувствует, что теперь все окончательно погибло. Любовь ее стареющего мужа уже не подарит ей, седой женщине, новых детей. Семья ее распалась, друзья исчезли, ей уже нечего любить на этом свете. С пожарища ее жизни пламя ее тоски возносится теперь лишь к небу.

УХОД В БЕССМЕРТИЕ

...Moi je pats, moi je passe

Comme à travers les champs un filet d’eau s’en va;

Comme un oiseau s’enfuit, je m’en vais dans l'espace

Chercher l’immense amour оù mon coeur s’abreuva[83].

И вот она — старая женщина, одна на свете. Бедность и печаль обводят ее тесный удел черной каймой. Поле ее жизни, после шестидесяти лет трудов, лежит пустым. Напрасно вспахивал его плуг страдания, буря развеяла все семена. Одна последняя подруга осталась еще у нее, и ей она пишет про тайну своего одиночества. Но вскоре ей уже некому сказать задушевного слова: и эта, последняя, Полина Дюшанж, опережает ее.

Каждый лишний день ей в тягость, и шестьдесят лет тихой скорби неотступно гонят ее прочь из этого опустелого мира. Никому уже не нужна ее бесконечная любовь, и поэтому она не видит смысла жить. Покорность переходит в нетерпение, каждый лишний час среди людей и домов становится мукой.

Ее взгляд отвращен от этого мира и направлен всегда лишь вдаль, в грядущее или в прошлое.

De cheque jour tombé mon éplaule est légère[84].

Такой застает ее Мишле — «ivre d’amour et de mort», она упоена любовью и смертью. И из этого упоения возникают ее последние стихи. Жизнь могла у нее похитить все, только не жар сердца. Но теперь она уже не полыхает, как страстный факел, а горит в ясном безветрии, как некий вечный свет.

Mon coeur n’est pas éteint: il est monté plus haut[85].

Сквозь все утончающуюся телесную оболочку еще жарче пылает душа. Когда она говорит, это говорит уже почти не она. В этих стихах она уже вечно восходящая, уже освобожденная.

Еще год, всего лишь телом, живет она на свете, от которого давно уже отвращены ее чувства. И наконец, 23 июля 1859 года, смерть берет ее к себе. Ее хоронят на высоком Монмартрском кладбище, недалеко от могилы Генриха Гейне, а в Дуэ, там, в серой церковке, где ее крестили и где она играла ребенком, священник читает последнюю молитву об упокоении ее души. Но в темном и величавом соборе славы все великие поэты Франции свершают по ней заупокойную литургию. Бодлер, Самен, Виктор Гюго, Анатоль Франс, каждый произносит ей свою литанию любви, как благодарение за ее любовь, каждый читает ее великой душе поэтическую молитву и, быть может, прекраснейшую из них Верлен:

Telle autre gloire est, j’ose dire, plus fameuse,
Dont l’éclat éblouit mieux encor qu'il ne luit:
La sienne fait plus de musique que de bruit.
Bien que de pleurs brûlants écumeuse et fumeuse.

Mais la bonté du coeur, mais l'âme haute et pure

Теmpèrent ce torrent de douleur et d’amour
Et, se mêlant a la douceur de la nature,
A sa souffranсe aussi, de nuit comme de jour.

Promènent sous le ciel tout pluie et tout soleil

A chaque instant, avec à peine des nuances,
Un large fleuve harmonieux de confiances
Vives et de désespoirs lents, et, non pareil,

II chante, l’ample fleuve au capricieux cours,

L’hymne infini de toute la tendresse humaine
Оù la fille et l’amante et la mèrе ont leurs tours,
Оù le poète aussi, dans l’horreur qui nous mènе,

Vient mêler son sanglot qui finit en рrièrе

Universelle, et la beauté même d'un art
Issu du sang lui — même et de la vie еntièrе,
Rires, larmes, désirs et tout, comme au hasard*.