Том 7. Письма

Как много виновата я, Батюшка, не предусмотрев заранее всех затруднений, встретившихся теперь относительно будущей моей келейницы, и не предуведомив Вас заблаговременно. Для матушки была новость неожиданная, когда пришла я просить позволения взять келейницу из посторонних, хотя я и объяснила ей обстоятельства, вынуждающие меня отказаться от собственных. — Я сказала матушке, будто бы сестры мои по рекомендации тетушек предлагают мне желающую вступить в монастырь и ко мне в услугу; не без затруднений, однако же позволила взять, но с условием, чтоб прослужить три года в мирском платье, не одеваясь в рясу, полагая, может быть, что такое продолжительное испытание устрашит каждого; впрочем, в извинение такой предосторожности, матушка представила мне несколько примеров, против которых нет возражений, и если я не знала, кого и откуда получаю, была бы с нею согласна. Меня не устрашает, Батюшка, трехгодичный срок испытания, если Господу угодно будет, он может сократиться на трехмесячный и даже трехнедельный, но затрудняет еще непредвиденное; тетушки и сестры живут в Петербурге, следовательно, и та, которую рекомендуют, {стр. 430} петербургская, когда же она приедет, то паспорт ее и самый выговор покажут другое, а между тем весьма легко может дойти до сведения матушки, что и брат ее у Вас, тогда не было бы хуже. Итак, Батюшка, не знаю, просить ли мне Вас отпустить ее с моим человеком, который доставит Вам и письмо мое, если решитесь, то прикажите только доставить ее к сестре моей Яхонтовой, где человек мой будет ожидать Ваших приказаний, или, если благодетельная княгиня не потяготится подержать ее еще у себя, то подождать, покуда можно будет мне приехать, не навлекая новых подозрений, то есть в первых числах января. В таком случае покорнейше прошу Вас, Батюшка, известить сестру мою, чтоб не останавливалась отпускать человека.

С любовью жду нареченную келейницу, в надежде, что с нею придет в мою келлию мир и благословение, как с словом Вашим приходят они в мою унылую душу. Когда в душе мир, не страшны наружные брани, надобно и мне готовиться, может быть, и моя очередь не далеко. С благословения Вашего, Батюшка, я начала писать книгу Аввы Варсонофия, в ней нахожу вопросы, в которых я нуждалась и не умела сделать, благословите руководствоваться ею? Мать Августа начала писать с моих тетрадей, потому что я уже несколько впереди, помоги ей Господи, велики ее скорби настоящие; ее скорбь для меня не легче моей! Болит сердце, а помочь не умею, враг сильно вооружился на нее, недостает рассудка, как поступить в некоторых случаях. Прося матушку о келейнице, я упомянула о тетушках с намерением, чтоб в случае, когда откроется, что моя келейница родственница Вашим, сложить на них, а Вас и себя оправдать незнанием этого обстоятельства, если я буду в Петербурге, попрошу и их помочь мне в этом случае, матушка с ними незнакома.

Итак, Батюшка, какое будет Ваше распоряжение, повинуюсь ему, как Божию, прошу Вашего благословения, молитв и наставления многогрешной душевно уважающей Вас Варваре

9 декабря 1844

III К инокине, имя которой скрыто за инициалами Н. Д.

№ 1

Новый Завет всюду именует христианина храмом, домом, сосудом. Цель этого храма, с которою создал его Создатель, цель {стр. 431} этого сосуда, с которою устроил его Великий Художник, — в том, чтобы он был жилищем Бога, вместилищем даров Святого Духа. Бог, по неизреченным — Любви Своей и Смирению, не восхотел быть насильственным обладателем храма, сооруженного Им для Себя. Он даровал словесному храму свободу, власть принадлежать или не принадлежать своему Зиждителю, чтоб пребывание Бога в человеке было единственно по любви человека к Богу. Но храм этот, сосуд, удалив из себя Бога, не может не быть тем, чем создан, то есть храмом, сосудом. Тогда, по словам Писания, он принимает в себя грех — яд, ввергнутый в естество наше диаволом, — соделывается вместилищем страстей. Если же христианин опять захочет быть обителию Бога, то покаянием изгоняет из себя грех, а хранением заповедей опять привлекает к себе Бога. Впрочем, возможность этих изменений продолжается только во время земной жизни, по окончании которой тот, кто был последним владетелем храма, остается его владетелем на всю вечность, и Бог составляет Собою вечное блаженство Своего жилища, а грех — вечное мучение своего логовища.