Иван Александрович читал донесение, и кто-то невидимый тихо и вкрадчиво покорял сообщениями:
— Судья, который только что был перед моим приходом, ездит только за зайцами. В присутственных местах держит собак...
Иван Александрович опустил донесение.
На месте судьи стоял попечитель богоугодных заведений Земляника, совершенная противоположность судье: проницательность, осведомленность и любовь к начальству — вот что было написано на лице Артемия Филипповича. Он продолжал свой устный донос:
— И повеленья судья самого предосудительного — здесь есть один помещик Добчинский, и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому, то он там уже и сидит у жены его, я присягнуть готов... и нарочно посмотрите на детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже девочка маленькая, как вылитый судья.
Земляника вынул исписанную бумагу и протянул ее Ивану Александровичу:
— Не прикажете ли, я все это изложил на бумаге.
Хлестаков взял бумагу, а Артемий Филиппович начал пятиться назад, к двери и проворно скрылся за ней.
Хлестаков встрепенулся и закричал.
— Эй, вы, как вас?
В дверь просунулась сначала только одна голова Земляники. Иван Александрович поманил пальцем, и Земляника неслышно приблизился. Стараясь обворожить Землянику приятным голосом и манерами, Хлестаков начал: «Со мной престранный случай: в дороге совершенно издержался. Нет ли у вас денег взаймы, рублей четыреста?»
Артемий Филиппович неохотно достал деньги и передал их Хлестакову.
На месте Земляники стоял смотритель училищ, Лука Лукич, трепещущий от страха, что и подметил Иван Александрович Хлестаков.
Ему страсть как захотелось попугать чиновника. Хлестаков начал пристально смотреть на Луку Лукича. В глазах Хлестакова появился фосфорический блеск. Иван Александрович как бы сверлил своим взглядом смотрителя училищ, и, когда взгляд Хлестакова остановился на трясущихся коленях Луки Лукича, последний не выдержал и сам не заметил, как опустился на колени.
Хлестаков встал, подошел и показал стоящему на коленях смотрителю выдержку из донесения.
Лука Лукич молитвенно скрестил руки, со слезами на глазах готов был оправдываться...
Хлестаков наслаждался данной ему властью.
— Со мной престранный случай. В дороге...
И не успел еще Хлестаков закончить стереотипную фразу, как Лука Лукич радостно закричал:
— Есть, есть, есть...
И лихорадочно начал шарить по карманам и доставать деньги. А за дверью Бобчинский и Добчинский, приготовляясь к встрече с Хлестаковым, собирали наличные деньги, которых оказалось 65 рублей ассигнациями.
На дороге стоят встретившиеся тройки.
— Городничий дал ему две тысячи... — расписывал уездный сплетник петербургскому чиновнику последнюю новость о Хлестакове.
— Судья дал три тысячи. А сколько можно содрать с купечества... — мечтал уездный сплетник.
Настоящий ревизор обмер.
На стене висит огромный портрет Николая Палкина с протянутой рукой, как бы для принятия взятки, а за письменным столом вельможа, чрезвычайно похожий на портрет российского императора, тоже с протянутой рукой, в которой царский указ, скрепленный сургучными печатями, дающий право на ревизию губерний. Будущий ревизор, низко склонившись перед вельможей, достал пачку новеньких ассигнаций и передал:
— Ровно пять тысяч, хоть и не трудитесь считать. Еще как нарочно самыми новенькими бумажками.
Вельможа, принимая деньги:
— Это хорошо, ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
И будущий ревизор получил царский указ на руки.
Терзаемый воспоминаниями, настоящий ревизор рычал в припадке бешенства, сидя в бричке на пустынной дороге:
— Ка-на-лья...
Он схватил пистолет и, тыча им в шею кучера, завопил:
— Догнать мошенника...
Тройка словно оторвалась от земли и птицей понеслась вперед. А ревизору казалось, что пейзаж сбоку совсем не движется. Он грозил кучеру пистолетом, а кучер, в свою очередь, хлестал лошадей.
Тройка подлетела к обрыву и остановилась. На глазах ревизора паром отчалил от берега и медленно плыл по течению. Ревизор истошно орал:
— Во-ро-тить...
Но паром неуклонно уходил все дальше и дальше...
Ревизор не выдержал и палил из пистолета в воздух.
У дома городничего купечество кружилось поодиночке, и неожиданно, точно по сигналу, сбилось в одну кучу, что-то обсудили и всем табуном ринулись к парадному городничего, сшиблись с полицейскими. Держиморда дал волю своим кулакам, награждая купцов оплеухами.