Том 7. Последние дни

Дверь во внутренние комнаты открывается, и входит Дубельт.

Дубельт. Мое почтение, Василий Андреевич!

Жуковский. Здравствуйте, генерал.

Дубельт. Да, несчастье какое! Василий Андреевич, вы запечатать собираетесь?

Жуковский. Да.

Дубельт. Я попрошу вас повременить минуту, я войду в кабинет, а затем мы приложим печать Корпуса жандармов.

Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно возложить на меня опечатание и разбор бумаг покойного. Я не понимаю…

Дубельт. Как же, как же, мне известно.

Жуковский. Но в таком случае зачем же печать корпуса?

Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, если печать корпуса будет стоять рядом с вашей печатью?

Жуковский. Помилуйте! Но… среди бумаг покойного письма посторонних лиц… наконец, бумаги, которые могут повредить памяти покойного… Я должен их уничтожить, а письма возвратить тем, кои писали их.

Дубельт. Но не иначе как после прочтения их графом Бенкендорфом.

Жуковский. Как?! Государь император… Я доложу…

Дубельт. Вы полагаете, Василий Андреевич, что я могу действовать вопреки желанию правительства? Ах, Василий Андреевич!

Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь.

Дубельт(берет свечу, входит в кабинет. Через некоторое время оттуда возвращается. Берет сургуч, начинает запечатывать дверь, предлагает сургуч Жуковскому.) Прошу вас.

Жуковский прикладывает печать. С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики. Жуковский вздрагивает.

(Негромко.) Эй!

Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.

Ты кто такой?

Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.

Дубельт. Друг, узнай, что там на улице случилось. Да, горе, горе какое!.. (Прикладывает печать, после чего отходит к окну, начинает смотреть в окно.)

Жуковский. Я никак не ожидал такого стечения народа!

Пауза.

В соборе будет, наверно, еще больше толпа.

Дубельт. Я надеюсь, что в соборе никого не будет. Тело покойного будет направлено в Конюшенную церковь.

Жуковский. Как, генерал?.. Но ведь пригласительные билеты!..

Входит Битков.

Битков. Там, ваше превосходительство, двое каких-то стали кричать, что лекаря нарочно залечили господина Пушкина. Ну, один кирпичом швырнул, фонарь разбил.

Дубельт. Ах, народ какой!

Битков скрывается. Послышался усилившийся хор.

(Прислушался, потом у внутренних дверей негромко.) Пожалуйте, господа!

В ту же минуту из внутренних дверей один за другим появляются десять жандармских офицеров в шинелях. Жуковский поражен.

Господа, прошу вас. Вынос. Ротмистр Ракеев, вас попрошу остаться здесь при вдове [покойного]. Она страдает… Благоволите принять меры к утешению ее и к тому, чтобы надлежащая помощь была ей оказана лекарями своевременно. Прошу брать гроб, господа!

Ракеев идет во внутренние комнаты, а офицеры выходят в двери столовой. Жуковский двинулся туда же.

Василий Андреевич! А вы?..

Жуковский. Я хочу нести гроб.

Дубельт. Граф Александр Христофорович просил оказать ему любезность: останьтесь при вдове. Страдалица нуждается в утешении. Вы же были близки покойному… Что касается гроба, то поверьте, Василий Андреевич, не стоит. Уличные ротозеи могут потеснить, а офицеры примут все меры к тому, чтобы было соблюдено надлежащее уважение к телу…

Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь. (Перекрестившись, уходит во внутренние комнаты.)

Дубельт поправляет эполеты и, перекрестившись у дверей в столовую, уходит в них.

Темно.

Картина девятая