Том 7. Рассказы. Повести, 1888–1891

Плещеев, прочитавший «Степь» в рукописи, действительно нашел в ней «не одну фигуру, заслуживающую более широкого изображения». 8 февраля 1888 г. он просил Чехова: «Продолжайте Христа ради – историю Егорушки. Я глубоко убежден, что вещь эту ожидает огромный успех» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 239).

Чехов ответил 9 февраля 1888 г.: «Что касается Егорушки, то продолжать его я буду, но не теперь. Глупенький о. Христофор уже помер. Гр. Драницкая (Браницкая) живет прескверно. Варламов продолжает кружиться. Вы пишете, что Вам понравился Дымов, как материал…

Такие натуры, как озорник Дымов, создаются жизнью не для раскола, не для бродяжничества, не для оседлого житья, а прямехонько для революции… Революции в России никогда не будет, и Дымов кончит тем, что сопьется или попадет в острог. Это лишний человек».

В дальнейшем к планам продолжения «Степи» Чехов уже не возвращался. История Егорушки была завершена. «Удалась она или нет, не знаю, но во всяком случае она мой шедевр, лучше сделать не умею», – писал Чехов Лазареву (Грузинскому) 4 февраля 1888 г.

В марте – апреле 1888 г., готовя сборник «Рассказы», Чехов включил в него «Степь». В сборник повесть вошла почти без изменений. Чехов внес лишь несколько стилистических поправок. Кроме того, он изменил заглавные буквы в названии города и губернии («Из N., уездного города Z-ой губернии» – вместо первоначального: «Из М., уездного города С-ой губернии»). По-видимому, Чехов опасался, что город, описанный в «Степи», мог быть отождествлен с реальным русским городом. Такую ошибку совершил критик Н. Ладожский (В. К. Петерсен); подразумевая под «городом С.» Самару или Саратов, он прямо полагал, что в повести Чехова изображена волжская степь и «губернский город на Волге» (Н. Ладожский. Критические наброски. – «С.-Петербургские ведомости», 1888, № 70, 11 марта).

Небольшие поправки были сделаны во втором, четвертом, седьмом и десятом изданиях сборника.

Готовя «Степь» для собрания сочинений, Чехов несколько сократил повесть; было снято в общей сложности около 90 строк (более двух страниц) журнального текста: опущены описания снов и раздумий Егорушки в главах I, II, III, IV; вычеркнут целый абзац в главе V (сцена в лавке); сокращения отдельных слов и фраз проведены по всему тексту «Степи». Стилистическая редактура коснулась, прежде всего, иноязычных слов. Устранено, например: «интонация», «репутация», «сантиментальное»; вместо «силуэты тюков» – стало «темные тюки»; вместо «Финал беседы Варламова» – «Беседа Варламова». Ввел Чехов ряд просторечных слов («осклизлом иле» вместо «скользком иле»). Редактировался язык персонажей «Степи». В целом же правка повести при переизданиях была небольшой.

4

«Степь» вызвала множество критических отзывов – о ней сразу же заговорили наиболее популярные газеты и журналы. Уже в этих первых откликах наметились глубокие расхождения во взглядах и оценках.

Первый отзыв принадлежал Плещееву. 8 февраля 1888 г. он писал Чехову о «Степи»: «Прочитал я ее с жадностью. Не мог оторваться, начавши читать. Короленко тоже…

Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать Вам не могу и никаких замечаний не могу сделать – кроме того, что я в безумном восторге. Это вещь захватывающая, и я предсказываю Вам большую, большую будущность. Что за бесподобные описания природы, что за рельефные, симпатичные фигуры… Этот отец Христофор, Егорушка, все эти возчики: Пантелей, парень, влюбленный в жену, певчий… да и все решительно <…> Поэты, художники с поэтическим чутьем должны просто с ума сойти. И сколько разбросано тончайших психологических штрихов. – Одним словом, я давно ничего не читал с таким огромным наслаждением». Плещеев высказал, однако, и некоторые сомнения. «Степь» показалась ему не вполне завершенной, он предвидел, что «внутреннее содержание» повести поймут лишь немногие: «Некоторые фигуры требуют действительно более широкого развития <…

> всё хочется, чтоб они еще раз встретились в повести». Советуя продолжать историю Егорушки, Плещеев писал: «Пускай в ней нет того внешнего содержания – в смысле фабулы, – которое так дорого толпе, но внутреннего содержания зато неисчерпаемый родник» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 238–239).

Эти суждения Плещеева особенно знаменательны: в дальнейшем русская журнальная критика единодушно отмечала именно бесфабульность, «бессодержательность» «Степи», но в тоне далеко не мягком и не столь доброжелательном, как это сделал Плещеев.