Том 7. Рассказы. Повести, 1888–1891

Отношение критики было иным. Отмечалась злободневность темы, отдельные частные удачи (в некоторых поздних статьях), общая «симпатичность» замысла. В целом же критика и либерального и консервативного лагерей оценила повесть отрицательно. Ю. Николаевым «Жена» была названа в группе «вычурных, придуманных, безжизненных» вещей Чехова, написанных после «Степи» («Московские ведомости», 1892, № 335, 3 декабря); в числе «невыдержанных и неудачных» она фигурировала в статье В. Голосова («Новое слово», 1894, № 1); столь же резко отозвались о ней еще раньше, в момент выхода, обозреватели «Русском мысли», «Гражданина», «Новостей и биржевой газеты». Только критик «Русских ведомостей», отметив, что «сама по себе прекрасная цель на первый раз не удалась автору», обнадеживал: «Но это только начало: оно, несмотря на неудачу, неразлучную со всяким началом, заслуживает всяких приветствий» (И. Иванов. Заметки читателя. – «Русские ведомости», 1892, № 19, 20 января).

Наиболее последовательно неприемлющую позицию занял М. Протопопов («Письма о литературе. Письмо третье». – «Русская мысль», 1892, кн. 2). В отличие от некоторых других критиков, отрицавших повесть голословно, он свою точку зрения подробно аргументировал. Неудачным же он признавал и общий идейный замысел, и обрисовку отдельных персонажей. Главное, в чем критик обвинял Чехова, – что автор не привязал «свой бедный челн к корме большого корабля», не отдался «какой-нибудь определенной идее»; в повести отчетливо проявилась «беспринципность, возводимая в принцип». Подробно выписав формулировки из рассуждений героя, Протопопов заключал: «„Да это мы: я и мои сверстники! – воскликнет любой из так называемых шестидесятников или семидесятников. – Это наши понятия, это даже наши выражения, наши обычные термины!“ Это живая и остроумная сатира, но… на кого? По ходу и по существу дела, конечно, на Паншиных и на Курнатовских, а по намерениям автора – на людей, требующих „направления“ и толкующих об идеалах. Это такое смешение понятий и явлений, которое слишком грубо и элементарно, чтобы мы могли допустить его непроизвольность, его непреднамеренность со стороны автора» (стр. 208–210).

Главный упрек, который был предъявлен автору, это проповедь некоей «философии равнодушия» (Р-ий. Смелый талант. – «Гражданин», 1892, № 34, 3 февраля; А. Скабичевский. Литературная хроника. – «Новости и биржевая газета», 1892, № 50, 20 февраля). Подробнее других эти обвинения были развиты опять же М. Протопоповым. Приводя слова Брагина («Надо быть равнодушным <…> Будь только справедлив перед богом и людьми»), критик иронически замечает: «Благородство этих рассуждений может равняться только их своевременности. Своевременность очевидна: в то время, как тяжелое на подъем русское общество только что начинает ясно сознавать свою обязанность прийти на помощь обездоленному народу, ничего не может быть тактичнее, как пуститься уверять его, что надо быть равнодушным» (стр. 213).

Произошла нередкая в чеховской критике подмена. Обвинение строилось на двух выдержках из повести – рассказе Ивана Ивановича Брагина о «беспокойном» и «неравнодушном» кулаке Абрамке, завершаемом словами «надо быть равнодушным», и финальном высказывании героя-рассказчика об «одном полку с равнодушными». В чеховском тексте под словом «равнодушие» понимается спокойствие, ощущение внутренней правоты «перед богом и людьми», «чистая совесть» – в противоположность беспокойству и суете виноватого, смятению в душе того, в ком «совесть не чиста». Критика же исходила из внеконтекстного употребления этого слова, понимая его как равнодушие к делу помощи голодающим. Тем не менее при подготовке издания А. Ф. Маркса Чехов снял оба эти места (см. варианты), приведшие к такому толкованию повести.

Большие возражения вызвал способ изображения внутренней жизни персонажей. «Психология повести идет путем мало ясным, по-видимому, для самого автора», – писал Иванов («Заметки читателя». – «Русские ведомости», 1892, № 19, 20 января). Непривычно было отсутствие предыстории героев, подробных объяснений. Критик Р-ий недоумевал: «О прошлом супругов, о причинах, выработавших в них эти крайние черты и ненависть друг к другу – ни слова. Муж и жена ненавидят друг друга с первых слов повести, и ненависть эта, какая-то болезненная и давящая на нервы читателя, вследствие ее необъяснимости, служит канвой для всей повести». Сопоставляя «Жену» с «Крейцеровой сонатой», критик писал, что, в противоположность Толстому, Чехов «решил не доказывать, а просто утверждать» («Гражданин», 1892, № 34, 3 февраля).