Читаем Том 7. Святая Русь полностью

Тут вот и начинается другое – материальное. Не только библиотека, но и общежитие для студентов, и самый храм. Все помещения, как и земля, были, как сказано, приобретены еще митрополитом Евлогием сорок лет назад. Люди уходят, но и вещи слабеют. Даже самая земля святого места. Говорят, под Парижем много старых каменоломен (а частию и катакомб). Так ли, иначе, за сорок лет почва под храмом стала оседать, появились в стенах трещины. Надо чинить, и серьезно. Грустно и с общежитием, дортуарами студенческими – все ветшает. Для библиотеки места настоящего нет, она помещена в шкафах стенных тех же аудиторий и спален студенческих. Значит, работать в этой библиотеке нельзя, можно только книги выдавать. Нет и подходящего помещения для собраний международных. Одним словом, надо бороться и с действием времени, и с тем, что мешает расширению или даже поддержанию объема деятельности.

Богословский Институт как бы слился теперь с приходом Подворья (вторым в Париже по размеру), вместе они действуют, стараясь и поддержать храм, и упорядочить общежитие, библиотеку, создать лучшие условия и для трудов международного характера.

Международность вообще проявилась с первых же шагов Богословского Института. Тогда не было еще в таком размере экуменического, общехристианского духа во всем мире, как теперь. Но и в ранние годы институту помогали, кроме православных русских, и протестанты, и англикане. Всемирный Союз Церквей поддерживал Зеленый Холм. Новый перевод Евангелия выпущен Британским Библейским Обществом еще в 1959 г. (весь Новый Завет если еще не вышел, то вот-вот выходит тоже в Лондоне, на средства англичан). Да и содержание общежития, студенческие стипендии тоже поддерживались и поддерживаются не только русскими.

Но теперь, с течением времени, все усложняется и расширяется. Комиссия русских архитекторов выработала план укрепления храма. Насколько понимаю, под фундамент, в ослабевших местах, подведут какую-то бетонную «подошву», чтобы вернее дело было. Для студентов предполагается новое здание, внизу, вдоль стены, выходящей на rue Meynadier. Прежние дортуары обращаются в помещение для библиотеки и какие-то раздвижные перегородки смогут устраивать большую залу для ежегодных международных собраний, докладов, защит диссертаций и т. д.

Расходы по укреплению храма предположено покрывать из русских источников, на новые здания – из иностранных. Тут ли, там ли, нужны средства. Цель прекрасная и высокая, дело теперь за отзывчивостью тех и других. Верим, что как была отзывчивость эта в прошлом, так сохранится и теперь. Кто ценит и любит Сергиево Подворье, тот и обращается, не только от своего имени, ко всем русским, а если дойдет голос слабый, то и к христианам иностранным:

– Поддержите Сергиево Подворье! Помогите делу высокому.

18 марта 1967

Афон*

«Светлые воды Архипелага»… да, светлыми водами этими встретил меня Афон, больше сорока лет назад. Афон греческо-русский, сербский, болгарский, румынский, всегда православный – для меня, конечно, прежде всего русский.

Я был путник, пилигрим, «поклонник», как там говорят. Жил в русском монастыре св. Пантелеймона, одном из крупнейших на Афоне. Оттуда совершили мы с незабвенным иеромонахом Пинуфрием объезд всего Афона – на лодке до южной оконечности полуострова и самой горы Афон, венчающей его, дальше пешком до Лавры св. Афанасия, опять на лодке вдоль берега на север до Ватопеда, затем на «осляти», переваливая через хребет лесистый, узкою тропинкой (на Афоне нет дорог), вновь в родные края русские – в монастырь кроткого Юноши-Целителя и мученика св. Пантелеймона.

Немало он претерпел при жизни, но не окончена его страда. Суждено мучиться ему – в творении своем – и ныне. Кому мешал, кого обидел безобидный Пантелеймон? Не нашего ума дело.

Вот и дошла до нас весть: старец в монастыре св. Пантелеймона затопил вечером печку. Все там ветхое, как и сами насельники. Накопилась ли в трубе сажа, труба ли попортилась, только загорелось где-то на чердаке во время утрени (начинается на Афоне в час ночи), заполыхало под крышей. Ночь осенняя, бурная, ветер ворвался, раздувает, куда справиться старикам с пламенем бушующим!

Пожар пожирал детище св. Пантелеймона. «Иеромонах Серафим от скорби внезапно заболел и его немедленно отправили в госпиталь в Салоники». А пожар не унимался. Надеюсь, не весь монастырь погиб, – все же дело серьезное, это чувствуется по вестям здешним и из Америки. Еще удар по православию русскому, и так уже многострадальному.

Перейти на страницу:

Все книги серии Зайцев Б.К. Собрание сочинений в 5 томах

Том 1. Тихие зори
Том 1. Тихие зори

Эта книга открывает самое полное собрание сочинений выдающегося мастера лирической прозы, классика Серебряного века и русского зарубежья Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972). После десятилетий забвения и запретов наше многотомное издание впервые в таком значительном объеме представит российским читателям все многообразие творческого наследия «крамольного» писателя, познакомит с десятками его произведений, никогда в России не издававшихся или изданных лишь в последние годы. Это романы Зайцева, лучшие из его повестей и рассказов, романизированные жизнеописания, три книги паломнических странствий, избранная духовная проза, мемуары, дневники, письма.В первый том вошли ранние рассказы и повести писателя из четырех его книг, роман «Дальний край». В приложениях публикуются первые рецензии о «новой» прозе Зайцева В. Брюсова и З. Гиппиус.http://ruslit.traumlibrary.net

Борис Константинович Зайцев

Проза / Русская классическая проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее